было более англоманов, в модных домах появились будуары, диваны, и с ними начались истерики, мигрени, спазмы и так далее. По ночам кипел банк, тогда уже ломбарды более и более наполнялись закладом крестьянских душ. Быстры и внезапны были переходы от роскоши к разорению. В большом свете завелись менялы, днем разъезжали они в каретах по домам с корзинками, наполненными разными безделками, и променивали их на чистое золото и драгоценные каменья, а вечером увивались около тех счастливцев, которые проигрывали свое имение, и выманивали у них последние деньги. В утренние разъезды и на обеды ездили с гайдуками, скороходами, на быстрых четвернях и шестернях; тогда езда парою называлась мещанскою ездою».

В 1800 году в Петербурге дома были небольшие, деревянные, и только в самом центре города каменные. Мосты, исключая Каменного и Казанского, были тоже деревянные, даже на Невском дома были почти все деревянные, как и церковь Казанской Божией Матери. Тротуаров тоже не было, а были дощатые дорожки. О богатых гостиницах даже не было и помина. Иногородние, приезжая в Петербург, останавливались, по старинному русскому обычаю, у своих родных и знакомых, а для богачей нанимали в городе заблаговременно квартиры. Магазинов с иностранными товарами было всего три; убранство магазинов отличалось полной простотой, богатые товары лежали на полках или шкафах из простого выкрашенного дерева. Но годовые заборы товаров из этих магазинов некоторыми барскими домами выходили на несколько десятков тысяч. Так, известный богач, граф Б-ский, чтобы рассчитаться с английским магазином, должен был отдать свой дом в уплату долга. Самыми модными магазинами также были «Нюренбергские лавки», слава которых гремела по всей России. Здесь было все, от булавки до дорогой ткани; помещались они на Невском, в доме католической церкви.

Зимой строили ледяные горы и учреждались парадные катанья в санях; дамы сидели с кавалерами в бархатных шубах с соболями или в атласных с золотыми бранденбургами. Лошади были под фартуками, украшались перьями, и араб, или егерь, позади держал зажженный факел. Такой щегольской поезд тянулся цугом и заезжал к знакомым, где пили чай, ужинали и т. д.

Ледяные горы во время Масленицы в Петербурге строили обыкновенно на Охте, на Крестовском острове и на Неве перед дворцом. Ледяные горы делали до 8 и более сажен в вышину. Простой народ катался с них на лубках, ледянках и на санях.

Такие же горы устраивались и на дворах наших богатых бар, где дамы в собольих шубках неслись с горной зеркальной поверхности и составляли кадрили и экосезы с кавалерами.

Вокруг невских гор строились сараи, в которых показывали разных животных, давалась кукольная комедия, китайские тени, плясали на канате и т. д. Поездки на Крестовский остров, в «Красный кабачок», составлялись целым обществом. Сама императрица нередко принимала участие в таких забавах и ездила в больших санях, к которым для свиты привязывали еще попарно 14 или 16 маленьких санок. В большие сани закладывали 12 прекрасных лошадей, великолепно убранных; вечером у каждых санок зажигали разноцветные фонари; зрелище выходило великолепное.

Как горы зимою, так летом качели привлекали толпы народа. Качели строились к Святой неделе и оставались все лето. Ставили их на Исаакиевской площади, и они были круглые, маховые, подвесные, расписные и украшены разными изображениями и флагами. У качелей воздвигались также деревянные горы, с которых спускались по покатым желобам на маленьких колясках. Горы эти вошли в употребление с того времени, когда императрица приказала выстроить в Ораниенбауме две горы, одну против другой, и так искусно, что, спускаясь с одной, подымаешься нечувствительно на другую.

Вокруг качелей разбивались шатры для продажи крепких напитков, разносчики на каждом шагу предлагали лакомства, закуски; фокусники на балконах и паяцы дурачились, выделывая штуки; музыка и песни гремели со всех сторон.

Если же где случалась драка или шум, то по приказу императрицы ссорящихся обливали водой из пожарных труб. Кругом качелей прогуливалось в пышных, великолепных костюмах все что ни есть богатого и знатного в столице. В последние дни праздника обычно императорская фамилия посещала гулянье.

В двадцатых годах, в субботу, здесь насчитывалось более 4000 карет. Число это по тому времени казалось почти невероятным, если взять во внимание, что в царствование Анны Иоанновны в целом Петербурге число карет едва доходило до 100 штук.

На бульваре и тротуаре вдоль Исаакиевской площади толпились жители среднего класса и любовались на проезжающих на четверках вороных, в экипажах Иохима, лучшего каретника в Петербурге. Здесь же в стройных, пестрых рядах стояли купцы и мещане с женами и детьми в богатых национальных одеждах.

Самые прихотливые наряды и уборы перешли к нам в конце прошлого столетия. В эти года понемногу начала у нас ослабевать привязанность к национальной одежде; в особенности женщины поспешили следовать моде, избравшей своим местопребыванием Париж. Прихоти этой капризной богини в то время бывали до того безумны и несообразны, что просто удивительно, как находились несчастные, готовые испытывать добровольную пытку и уродовать себя. Сколько жалоб и преследования претерпели наши прабабушки и со стороны печати. Вместе с появлением модных ежемесячных журналов вроде «Библиотеки дамского туалета», «Магазина английских, французских и немецких мод» явились и сатирические сочинения, цель которых, как гласила публикация в «Московских ведомостях» 1791 года, «состояла в том, дабы предъявить вред, причиняемый модою, роскошью и вертопрашеством и прочими пороками, которые видны во многих сценах нынешней жизни». К таким, не лишенным дозы остроумия, книгам принадлежала изданная в Москве в 1791 году «Переписка моды», содержащая письма безруких мод, размышления неодушевленных нарядов, бессловесных чепцов, чувствования мебели, карет, записных книжек, пуговиц, старозаветных манек, кунташей, шлафоров, телогрей и проч. Книга вышла без имени автора, но из предисловия видно, что она принадлежит издателю «Сатирического вестника», следовательно, одному из известнейших наших прежних литературных деятелей – Н. И. Страхову. В своем предисловии последний говорит: «С тех пор, как правда, или, по-ученому, истина, сделалась неприятнее для глаз едкого дыма, то она должна, чтобы не быть узнанною, являться в свет не иначе как инкогнито или в платье навыворот. Многие из авторов заставляли мыслить и философствовать чертей и духов, а иные и зверей, то для чего бы и нам не заставить чувствовать знаменитые и особенно модные платья, уборы и вещи». Моду автор представляет такой сильною властительницею и особою, к покровительству которой прибегают все люди. В конце он выражает желание, чтобы все те, которые здесь по необходимости названы и наряжены смешным образом, могли бы хотя несколько научить юношество любить истину в настоящем ее виде, открыть глаза и убедить их во вреде, причиняемом модами, роскошью, вертопрашеством и