Шрифт:
Закладка:
Поэтому интернационализм со стороны угнетающей, или так называемой «великой», нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически.
— Хорошая у вас память, Григорий Васильевич, — не удержался от такой ремарки Демирчян.
— Спасибо, не жалуюсь, — любезно ответил Романов и продолжил, — смотрите сами, что вышло по факту… с момента Великой Октябрьской прошло 70 лет… почти 70, без малого… татар князьями у нас давным-давно никто не называет, украинцев хохлами, правда, иногда случается, но это уж в крайнем запале. Про поляков вообще речь не идет — они в отдельном государстве живут. Угнетения нацменьшинств со стороны русского большинства все эти 70 лет никакого и в помине нет, верно?
— Наверно вы правы, Григорий Васильевич, — осторожно высказался Багиров.
— Так почему же тогда, Камрян Мамедович, мы все эти 70 лет повторяем и повторяем эту ленинскую мантру про угнетение? Неравенство в минус русскому населению СССР многократно уже превысило тот ущерб, который они нанесли (кстати это тоже довольно спорный вопрос, нанесли ли, но сейчас про это не будем) меньшинствам. Получается, что у нас на практике применился принцип так называемой позитивной дискриминации, о котором так много говорят в странах капитала. Знаете, что это?
— Расскажите в двух словах, — попросил Демирчян.
— По-английски это будет affirmative action, а если совсем уже коротко, то заключается эта конструкция в предоставлении привилегий определённым группам, которые по мысли авторов некоторое время ранее подвергались неправомерной дискриминации по сравнению с остальными членами общества. Примеры — женщины, чернокожие граждане Америки и Великобритании, сексуальные меньшинства.
— Это негры и педерасты что ли? — бухнул Багиров.
— Можно и так их назвать, хотя это и противоречит политике так называемой политкорректности, — невозмутимо ответил Романов, которая сейчас истинный мейнстрим капиталистического мира.
— То есть вы хотите сказать, — продолжил логическую мысль генсека Демирчян, — что советские национальные меньшинства это примерно то же самое, что и педерасты?
— Ни в коем случае, — отбрил его Романов, — давайте отделять котлеты от мух — наши меньшинства это наши меньшинства, а педерасты пусть остаются на совести капиталистов. Я к чему веду свою речь-то, — продолжил он после небольшой паузы, — а не пора ли нам выбросить на свалку истории доводы о национальном угнетении со стороны государствообразующей нации… а русские именно ей и являются, 53 процента согласно последней переписи. При этом не надо забывать, что очень многие указали немного не ту национальность под давлением обстоятельств, на самом деле этот процент можно смело увеличивать где-то до 60–65.
— А как же труды основоположника нашего государства? — выдал наболевший вопрос секретарь карабахского обкома.
— Так сам же основоположник не раз говорил, что марксизм не догма, а руководство к действию, — улыбнулся во весь рот Романов. — То, что было правильно в далекие 20е годы, может сильно измениться в 80-е. До полной противоположности.
— То есть теперь, вы хотите сказать, русских угнетают другие нации? — задал наводящий вопрос Демирчян.
— Да, уважаемый Карен Серобович, именно это я и хочу сказать — посмотрите хотя бы на сельскохозяйственные рынки в любом российском городе, кто там правит бал и устанавливает завышенные цены?
Демирчян поперхнулся и ничего отвечать на этот скользкий вопрос не стал.
— Так возвращаясь к теме нашего сегодняшнего собрания, — сказал Романов, — давайте уже придём к какому-то определённому итогу…
— Предложение, собственно, только одно, — ответил Цинёв, потому что все остальные молчали, как рыбы, — провести референдум по самоопределению Нагорного Карабаха под контролем Организации объединенных наций. Вопросы по всем остальным территориям нашей страны, я думаю, можно пока отложить на некоторое время.
Глава 22
Прибалтика, через неделю
Следующую поездку Романов запланировал сразу в три прибалтийские республики, славящиеся в Союзе своими националистическими замашками. Первый остановочный пункт был запланирован в городе Вильнюсе, ранее Вильно, а еще раньше Вильна. Город с богатой историей и традициями при впадении реки Вильны в Нарес — когда-то сам Ягайло подарил ему магдебургское право, а Стефан Баторий основал здесь первый в Восточной Европе университет. Но все это было давно и покрыто мраком веков, а сейчас в июле 1985 года это был большой и красивый советский город в окружении вековых сосновых лесов.
В аэропорту Романова встречал текущий первый секретарь ЦК Пятрас Гришкявичус (грузный мужчина с двойным подбородком в возрасте хорошо за 60) и другие официальные лица. Согласно личному делу первого секретаря, которое предоставили из ведомства на площади Дзержинского, Гришкявичус был выселен из своего родного села в 40-м году, когда советские власти чистили прибалтийские регионы от вредных элементов. Работал в челябинском колхозе, честно воевал на фронтах, а потом в литовском партизанском отряде, далее пошёл по партийной линии. Ни в чем предосудительном замечен не был.
— Добрый день, Григорий Васильевич, — поприветствовал он Романова, — как семья, как здоровье?
— Спасибо, Пятрас Петрович, — откликнулся тот, — с семьей все хорошо, а здоровье в полном соответствии с возрастом. Давайте сразу к делу перейдём.
И они доехали на традиционном черном членовозе до старого здания аэропорта, построенного в далеком 1954 году в стиле «сталинский ампир». При согласовании визита было решено никуда не ездить, а переговорить, так сказать, не отходя от кассы — в депутатском зале терминала прилёта.
— Хорошо у вас тут, — сообщил Романов, когда делегация разместилась в удобных креслах вокруг массивного стола из мореного дуба, — хвоей пахнет. Обязательно к вам отдыхать приеду осенью.
— Милости просим, Григорий Васильевич, — немедленно откликнулся Гришкявичус, — дорогим гостям мы всегда рады.
— Но давайте уже к делу, — посерьёзнел лицом Романов, — а дел у накопилось великое множество… но самое главное на сегодня, пожалуй, это национальный вопрос… хотите поспорить? — спросил он, увидев на лице Пятраса выражение несогласия.
— Не так, чтобы очень сильно, — собравшись, ответил тот, — но поспорить бы мог — экономика на мой взгляд важнее. Людей как-то больше волнуют повседневные проблемы, как заработать денег и что на них купить.
— Базис в виде производственных отношений, конечно, это главное, — не стал спорить Романов, — классики учили об этом не один раз. Но и надстройкой пренебрегать не стоит, а потому начнем с национального вопроса.
— Начнем, конечно, Григорий Васильевич, — покладисто согласился Пятрас, — а что конкретно вы понимаете под этим? У нас, кажется, в республике все тихо и спокойно, никаких национальных волнений не наблюдается.
— Вот эти товарищи вам знакомы? — и он выложил на стол досье, где на первой странице красовались фото Витаутаса Ландсбергиса, Казимиры Прунскене и Регимантаса Адомайтиса.
— Этого, — Гришкявичус указал на Адомайтиса, — знаю, конечно — кто же его не знает, а с остальными не знаком. Кто эти люди?
— Лидеры дискуссионного клуба «Саюдис», — любезно разъяснил ему Романов, — зародыш сильного оппозиционного движения. Пока у них вся деятельность ограничивается разговорами на кухнях или в ресторанах, но это только пока.
— Вы меня заинтриговали, Григорий Васильевич, — снял очки Гришкявичус, — а когда это «пока» закончится, что будет?
— А будет вот что, дорогой Пятрас, — и Романов в течение следующих пяти минут коротенько пересказал ему будущее Литовской республики. — И русские станут тут у вас людьми второго сорта, а русофобия будет практически государственной идеологией… да, Игналинскую АЭС
