— Ты… пойдешь сейчас к ней, к Лене? Или к какой-то другой девушке? И станешь… я видела, ты все еще возбужден… ты… станешь засовывать в нее?

— Арин, не забивай себе голову…

— Ты… Если я… я… если я разрешу тебе… Как ты хочешь… То есть… если все будет так, как там, в душе, ты… пообещаешь мне… Пообещаешь, что только со мной и больше ни с кем?

Я выпаливаю, и сама же захожусь от страха, от ужаса своего предложения. Но стоит только подумать, что он уйдет…

— То есть, ты хочешь сказать, что разрешишь мне трахать тебя в рот?

Я зажмуриваюсь, нещадно горя от его формулировок, да и от самой темы разговора, но все равно, хоть и нерешительно, и со всей силы борясь со своим отчаянием, но киваю.

— И что, глотать мою сперму ты тоже согласишься?

Я задыхаюсь от жаркого горячего удушья, не сразу воспринимая, а потому молчу. О таком я даже еще не думала. О боже, вообще не представляла.

Гордей усмехается, разглядывая мои мучения, отворачивается и снова толкает дверь.

Я вскакиваю с кровати и снова останавливаю, на этот раз близко подходя к нему.

— Подожди, я… да, я согласна, если только со мной… больше ни с кем не станешь, а только со мной.

Несколько минут Гордей внимательно разглядывает мое лицо, и я рада, что в комнате достаточно темно. Ведь настолько сильно пылают сейчас мои щеки, и лоб, и шея…

Не знаю, как я выдержу. Не представляю, не знаю, не знаю…

— Спокойной ночи, Бельчонок, — говорит Гордей после паузы, кажущейся мне, без преувеличения, практически бесконечной.

Закрывает перед моим носом дверь и все же уходит, оставляя в оглушающем, затягивающим в свои сети безнадежности, гулком и темном одиночестве.

***

Я медлю долго, по ощущениям, как будто несколько часов. Хотя по факту проходит чуть более пятнадцати минут.

И многое за эти минуты прокручивается в моей воспаленной, гудящей от противоречий, голове.

Ко мне вдруг возвращается вся та безысходность, в которую надолго погрузилась после столь кровоточащего и до сих пор болезненно переживаемого разрыва с ним, хоть не желала этого расставания всей своей душой.

Та дикая вина при воспоминаниях, как прокатывалась катком по его чувствам взад и вперед и не хотела, просто не в состоянии была ничего слушать и воспринимать.

То убивающее ощущение потери, что в полной мере испытала, когда он действительно оставил меня в покое, больше не преследовал и просто вычеркнул из своей жизни, будто меня в ней никогда и не было.

Как он жил без меня все эти месяцы? Даже не интересовалась, поглощенная только своими собственными болью, отчаянием и тоской.

Захлебывалась в них и совершенно не представляла, что в это время происходило на самом деле с ним.

Ориентировалась на слухи, которые просто-таки кричали о том, что все успешно у него… Как, впрочем, и у меня самой…

Только несмотря на эту успешность и кажущееся таким надежным, почти нерушимым благополучие, отчего-то наложить на себя руки хочется все чаще и чаще…

***

Я выскальзываю из комнаты и с замиранием сердца отправляюсь на его поиски, он ведь не мог уйти далеко.

Пожалуйста, только бы он не ушел далеко.

Только бы ни к кому-нибудь из девушек…

И вздыхаю с невероятным облегчением, когда нахожу его на затемненной веранде с бутылкой какого-то напитка и сигаретой в руках. Хотя не помню, чтобы когда-нибудь до этого он курил.

Одного, без компании.

На мое появление он никак не реагирует. Делает глоток из горлышка, потом затягивается и выпускает дым изо рта.

— Это что?

Я встаю перед ним и кивком указываю на бутылку.

— Коньяк.

— Можно и мне глоток? — прошу я и Гордей без лишних слов передает мне алкоголь.

Делаю, для смелости, взрослый серьезный глоток, потом еще один, и еще, и только после этого возвращаю ему коньяк.

— Да или нет, Гордей? Ты не ответил, — говорю я, едва в желудке перестает печь и гореть, а по телу начинает струиться мягкое приятное тепло. — Если я соглашусь, то обещаешь, что только со мной и больше не будешь ни с кем?

Гордей прищуривается.

Опять затягивается и неотрывно смотрит на меня, словно раздумывая, что мне на это отвечать. А может, вообще ничего, снова отвернуться от меня и уйти.

— Допустим, — произносит он, наконец, сдержанно и делает очередную глубокую затяжку.

Я наблюдаю за его губами с каким-то ненормальным болезненным интересом, потом медленно, очень медленно, на десять счетов, выдыхаю.

— Но чувств от меня все равно никаких не жди, — добавляет вдогонку и тон его при этом более, чем серьезен.

Но я уже не слушаю его, потому что получила то, в чем нуждалась, его обещание не спать с другими девушками. Если мы, если я…

— Пойдем, — выпаливаю я, продолжая также прямо, как и он на меня, неотрывно смотреть на него.

Он тушит окурок, и я ни слова больше не говоря, хватаю его за руку и тяну к одному из диванов, расположенному в самой темной части веранды.

— Хочешь сейчас, Гордей?

Не дожидаясь ответа, толкаю его в грудь, а когда он валится назад и принимает сидячее положение просто потому, что так получается по инерции падения, а он расслаблен и не сопротивляется моим действиям, я решительно встаю между его раздвинутых в стороны ног.

— Это вторая бутылка, Бельчонок. Я слишком пьян, чтобы останавливать тебя, а потом успокаивать, когда будут задеты твои чувства, — произносит Гордей тихим, чуть хрипловатым голосом.

— Плевать, хоть десятая, — отвечаю я.

Убеждаюсь, что он неотрывно смотрит на меня своими пронзительными, дьявольскими порочными глазами, я медленно, не разрывая этого обжигающе тягучего контакта, и, как мне кажется, даже почти не краснея, опускаюсь перед ним на колени и тяну за шнурок, расслабляя пояс его спортивных штанов.

Глава 17 Я сама на это согласилась, разве нет?

Стать его персональной, развратной шлюхой…

Арина

Я действительно настроена решительно и не собираюсь на этот раз отступать, падать в обморок или каким-то другим способом показывать, что я не совсем еще готова.

Наконец, пояс его штанов оказывается достаточно расслабленным для того, чтобы я могла запустить туда руку, либо начала раздевать его, стягивая одежду с его крепких, состоящих из одних только мышц, ягодиц. Я еще не понимаю, как будет удобнее и комфортнее.

И конечно, все равно горю, хоть и стараюсь убедить себя в том, что ничего такого я не совершаю.

Я все равно нещадно и очень