Детство Гаэтано протекло мирно и счастливо. Он вырос, окружённый самыми нежными заботами; возмужав физически и развившись нравственно, он составлял счастье своего воспитателя, его сестры и всей деревни, которая его обожала. Все восхищались его прекрасными качествами и манерами, и матери ставили его в пример своим детям.

Многие говорили, что присутствие Гаэтано приносит счастье в их полевых работах; этот ребёнок был всеобщим любимцем. Старик-священник, вполне убеждённый, что образовал Гаэтано, приближавшегося к юношескому возрасту, предсказывал, что он будет одним из светил церкви.

Восемнадцати лет он отправился в Рим сдавать экзамены по богословскому факультету в римской коллегии, которая тогда находилась, да и теперь ещё находится, в руках иезуитов.

Кроме Требника и толстой латинской Библии, Гаэтано прочёл только О подражании Христу, но он читал это чудное произведение под покровом неба, и сама природа открывала ему тайны мироздания и его собственной души. Под этим-то священным влиянием Гаэтано начал со всем пылом юного сердца и с твёрдой верой своё знакомство с окружающим миром. Он чрезвычайно боялся, что профессора найдут его познания недостаточными для занятий высшими науками, которые должны были привести его к священничеству; с величайшей робостью ждал он приближения страшных экзаменов. Подходя к Риму, он молил Бога поддержать и просветить его разум, обещая быть верным и преданным пастырем.

Гаэтано был провозглашён самым сведущим из всех воспитанников, сдававших экзамен в одно время с ним.

Здание римской коллегии значительно и обширно. Гаэтано, привыкший к деревенскому уединению, не без страха увидел себя окружённым тысячею с лишком студентов, подобно ему искавших просвещения. Почти всё преподавание римской коллегии ограничивается богословием; это главная, преобладающая мысль образования, но иезуиты с присущей им ловкостью примешали к этой кафедре классы физики, химии, математики, еврейского и греческого языков.

Римская коллегия имеет право выдавать дипломы доктора богословия и философии, а следовательно, и предшествующие этому степени.

Нет училища, где бы наставники пользовались большим влиянием на нравственный мир учеников, чем иезуитская коллегия в Риме.

Это влияние сохраняется над ними и в те годы, когда юношеством овладевают порывы страстей.

Во время политических волнений в Италии в 1831 году, бывших отголоском Французской революции 1830 года, все университеты, даже сама sapienza вынуждены были приостановить занятия, и одна только римская коллегия продолжала свои лекции — так сильно было влияние иезуитов на молодые умы студентов. В их руках молодёжь была всегда, в зависимости от их желания, то орудием приобретения или уничтожения, то волнения или усмирения.

Молодой Сальви рано понял виды своих наставников и сумел поставить себя вне их влияния. Когда начальство узнало от профессоров о необыкновенных способностях этого ученика, то постаралось ласками привлечь его в свой орден, начав с предложения ему профессорской кафедры. Сальви скоро узнал вероломство ласкавших его и, прежде чем предаться своей врождённой склонности к науке, хотел хорошенько ознакомиться с теми, с которыми ему предстояло разделять свои труды.

Его врождённая прямота, честность, невинность души его, всё, что было в нём чистого, возвышенного и христианского, возмутилось против ужасных принципов, внушаемых учителями этого ордена. Приходящий, как и все воспитанники римской коллегии, он был помещён у одного из членов ордена, и в библиотеке у него нашёл, спрятанными за другими книгами, сочинения иезуитов — целый арсенал обоюдоострого оружия, — объяснявшие как, смотря по обстоятельствам, можно поддерживать и опровергать одни и те же принципы. Он увидел, как оправдывались самые гнусные поступки, если были выгодны или могли принести доход. Он нашёл самые противоположные принципы, одинаково усердно объясняемые и рекомендуемые. Перед ним развернулся длинный ряд условий, уговоров, сделок с совестью и истолкований клятв; он узнал, как можно было шёпотом произнесёнными формулами уничтожая» и разрешать то, что связывалось и подтверждалось во всеуслышание. Учение о том, что цель оправдывает средства, открылось перед ним во всей своей ужасной наготе. Он узнал, посредством каких софизмов порок делается добродетелью; как примиряются светские интересы с интересами религии; как небо сближается с землёй ради успеха различных предприятий и как всё священное может служить земному. Он заметил, что факты, которые он считал нечестивыми, даже святотатственными, могли быть освящены. Посягательство на светскую власть, когда она противится духовному владычеству; короли, падающие под ударами убийц лишь за то, что противились действиям Церкви; торговля святыней; воровство и укрывательство чужого имущества — все эти ужасы объявлялись невинными средствами, заслуживали похвалы, превозносились и даже предписывались во многих случаях. Вот что нашёл он в сочинениях учёнейших представителей этого ордена. Были ещё и другие, не менее мудрые теории, подобные вышеописанным. Мы ещё встретимся с ними впоследствии.

Сальви ужаснулся этой алчности, этому честолюбию, охватившему весь мир сетями разврата; история, которую он изучил после богословия, усилила в нём ещё более отвращение к хищническому ордену, преступления которого губили оба полушария для удовлетворения своей ненасытной жажды богатства и власти.

Молодые римские священники снедаемы преждевременным честолюбием — все стремятся к папству. Один из них говорил после пострижения: «С тех пор как я стал священником, я чувствую себя иным человеком. Я на всё способен!»

С такими-то чувствами оканчивал свои занятия молодой ученик иезуитов. Немедленно после посвящения он расстался со своими отвратительными наставниками.

Епископ, рукополагавший Сальви и его товарищей, хотел проверить их познания в главных догматах католицизма. Он был поражён светлыми взглядами и правилами Сальви, лёгкая, блестящая речь которого очаровала его. Кардинал, вновь назначенный папским нунцием при французском дворе, просил ещё раньше у этого прелата умного, способного секретаря с хорошим слогом и даром слова, и теперь епископ рекомендовал ему Сальви. Ему предложили в виде испытания изложить один политико-религиозный вопрос устно и письменно, и молодой священник, руководствуясь здравым смыслом своих убеждений, выполнил это поручение точно и красноречиво.

Он отправился вместе с нунцием в Париж, исправляя при его святейшестве должность домашнего секретаря. Сальви в бытность свою у иезуитов приобрёл такую ненависть ко лжи, что дал себе строгий обет всегда, ничего жалея, служить истине.

С такими идеями, несмотря на свои блестящие способности, он не мог быть хорошим дипломатом, и скоро ему пришлось убедиться, что усердия и способности к труду недостаточно для удовлетворения всем требованиям его положения.

Он был поражён теми сделками с честью и совестью, которые ему пришлось бы совершать, чтобы точно исполнять то, что от него требовалось.

Он задыхался в атмосфере хитростей, интриг, лжи и обмана. Тайны шифрованной переписки и симпатических чернил тяготили его прямую душу; эти печати, которые приходилось подрезывать и подклеивать; это постоянное притворство в разговоре и в образе действий,