зимним лесозаготовкам. Рита закончила составление технологической карты вновь отведенных лесосек. В автопарке у мастерских стояли новенькие будки с одной задней полуосью. Передняя часть будки ставилась на площадку лесовозной машины. Будки были отделаны старательно, хорошо утеплены. Ведь кому, как не самим рабочим в лютые морозы забежать отогреться в ней или, наработавшись за день, возвращаться домой…

Рита стала чаще наведываться в мастерские к механику Сычеву. Она понимала, что от готовности механизмов будет зависеть успех дела. Если в зимний период они условно выполнят годовой план, тогда ее проект получит право на жизнь.

— Не беспокойтесь, Маргарита Ильинична, — успокаивал ее Сычев, благодушно улыбаясь. — Механизмы будут работать, как часики. Вот только резины маловато, да и запчастей не густо…

«Если бы работали, как часики, — думала Рита. — Колесные прицепы частично заменим санями. Пять штук к зиме будут готовы. Обещали прислать еще один автокран…»

Она с наступлением холодов одевалась по-мужски — ватник, шапка-ушанка и сапоги. Рита, выйдя из мастерских, в воротах столкнулась с отцом.

— Заварухин опять на работу не вышел, говорят в общежитии пьяный валяется… Жалко парня, пропадет, — как-то странно посмотрел Илья на дочь. — Думаю сходить, посмотреть…

— Не надо, я сама схожу. — Рита выдержала взгляд отца, повернулась и, щелкая каблуками сапог о стылую землю, направилась к общежитию.

Она надеялась застать Генку растерянного, виноватого. Но получилось так, что тот заговорил первым. Он сидел на кровати босой, в расстегнутой рубашке. Во всем его облике было что-то злое, настороженное. Заварухин исподлобья посмотрел на Волошину.

— Зачем пришла?

— Почему не вышел на работу? — остановилась Рита у дверей.

— Отстаньте, вы! — Генка резко поднялся, засунул руки в карманы брюк, прошлепал босыми ногами по грязному полу к окну. Повернулся спиной к Волошиной. Рубашка мешком свисла с заварухинских плеч.

Рита взяла стул, смахнула с него крошки хлеба, села. Генка не оборачивался и ничего больше не говорил. На стене мерно и громко тикали «ходики».

— Послушайте, Заварухин, — заговорила Рита. — Кому и что вы хотите доказать вашей пьянкой? Кому? Мне или начальнику лесопункта? Посмотри, на кого ты похож!.. Ведь ты отлично можешь работать. И пора бы начинать жить по-человечески. В последний раз предупреждаю, брось прогуливать!.. — Рита громче, чем это следовало бы, хлопнула дверью. В коридоре столкнулась с завхозом Наливайко.

— Почему у вас так грязно в комнатах, где уборщица, почему нет питьевого бачка? — наступала на него Рита. Злость на Генку неожиданно вылилась на голову Наливайко.

Еремей стал шарить по карманам, достал связку ключей, открыл одну из дверей.

— Пожалуйста, — ухмыльнулся он. — Порядочек!

В комнате была идеальная чистота. Кровати заправлены белоснежными простынями, блестел краской чистый пол. — Не желаете ли в другую комнату заглянуть? Вы здесь, Маргарита Ильинична, редкий гость.

Рита видела спину завхоза, но знала, что он издевается, он торжествует.

— Вы, наверное, имеете в виду ту комнату, где проживает Заварухин? Но что я с ним могу поделать? Вот напился пьяным…

— Он болен, а не пьян, — сурово оборвала Рита. — Вам ясно? — почти выкрикнула она.

— Но…

— Никаких но! Позовите сейчас же уборщицу, пусть она приберет у них в комнате. Приду проверю.

— Будет сделано, я сейчас, живо, — засеменил по коридору Наливайко.

Рита прислушалась. В комнате Заварухина было тихо. Он, наверное, слышал все, что говорилось в коридоре.

2

Курица — не птица, лесопункт — не город. Но человек везде остается человеком. Наденька, эта белокурая щуплая девчушка, все настойчивее строила глазки Платону. Она бросила работу в конторе и перевелась в лес бракершей. Теперь в автобусе она старалась подсесть ближе к Корешову, в поселке при встречах рдела, как маков цвет, и лепетала «Здрасти!» А в общем-то все это выглядело по-детски смешным. Платон переживаниям Наденьки не придавал никакого значения. Однажды во время обеденного перерыва он в шутку сказал:

— Женился бы на той девушке, которая вон с того кедра достала бы шишку…

Все так и ахнули: Наденька сбросила телогрейку, побежала к дереву. У основания оно было без единого сучочка. Одно неверное движение, и девушка бы сорвалась на мерзлую землю.

— Что за шутки? — выругался Волошин — Назад! Надька! Назад, тебе говорю! А-а, дьявол! А ну становись вокруг дерева, если что — ловите…

Но Наденька благополучно добралась до нижних сучьев, легко подтянулась и помахала оттуда рукой.

— Слезай, дьявол тебя дери! — негодовал Илья Филиппович. — Жить тебе надоело, глупая голова!..

Наденька ловко поднималась все выше и выше. Почти у самой макушки она сорвала шишку и стала спускаться. Платон следил за ней, затаив дыхание. Шутка могла кончиться плохо. Кто-то из девчат охнул, когда в одном месте у Наденьки под ногой надломился сук. Теперь даже и Волошин перестал возмущаться, боялся отвлечь внимание Наденьки. Метр, еще метр… Кора посыпалась из-под цепких пальцев девушки. Раздался вздох облегчения, когда Наденька спрыгнула на землю. Руки были красны от холода, но глаза блестели.

— Так, кто хотел шишку с этого дерева? — звонко выкрикнула она. — На, получай, — Наденька сунула шишку опешившему Платону, потом закрыла ладонями лицо и, стыдясь своих слез, своей выходки, опрометью кинулась к обогревательной будке.

Илья погрозил Корешову пальцем.

— За такие шутки уши отдеру!

Напряженная минута лопнула, как мыльный пузырь, рассыпавшись на десятки острот и непринужденный смех рабочих.

— Теперь, парень, женись, раз обещал, — говорили они. — Только на свадьбу не забудь пригласить… Ха-ха!

— А, ну вас! — Платон машинально сунул злополучную шишку за пазуху ватника, зашагал по волоку на свою лесосеку.

Волок горбатый, волок, как выщербленная оспой кожа. Он густо посыпан иглами кедра и пихты, корой и закрученными в бараний рог сучками. Осенью в лесу образуются как бы просеки, по ним далеко, далеко проглядывается тайга. А сучья путаются под ногами, похрустывают, вот так бы, кажется, шел по ним да шел. Но по волоку далеко не уйдешь. Разве только на пологий склон сопки, где жухлая трава вдавлена стальными башмаками гусениц в землю и перемешана с ней.

И смешно и горько Платону вспоминать девичью выходку. Знал разве кто, что в таком хрупком тельце вдруг окажется столько пыла. Вспыхнула огоньком, приоткрыла на миг свои сокровенные думки… Как от хмеля кружится корешовская голова, но знал он, что это ненадолго, что это пройдет, как проходило раньше…

Кончился обеденный перерыв, загрохотала, заухала тайга — и все прошло. Осталась только смолистая Шишка, большая, как сердце маленькой Нади.

Бригада Заварухина — 80 куб.

Бригада Сорокина — 79 куб.

— А один кубик нельзя? — Анатолий указательным пальцем пишет в воздухе единицу.

— Не дорога твоя совесть — один кубометр. — Тося захлопывает тетрадь и сует за пазуху. Он всегда носит ее с собой. — Все-таки