сыграла свою лучшую сцену в роли знаменитой Турандот, созданной пером великого Гоцци. Савва все это снял, чтобы отправить на указанный адрес как можно раньше. Он встретил ее после работы, она молча зажевала предложенный им сэндвич и выпила кофе. Они не выясняли отношений и не боролись, доехали до театра, и он, как много раз до этого, занял место в первом ряду, чтобы хвалить ее всю обратную дорогу. Режиссер Галкин все представление вытирал платком взмокший лоб. В своей голове он продумывал план побега, если этот громила задумал отомстить ему за посягательство на свою женщину.

– Добрый вечер, Савва, – Эдуард Васильевич еще раз оценил его мощные бицепсы, надо идти на мировую. – Не хотите пройти на фуршет в честь последнего представления по этой пьесе? Мы были бы рады вашему присутствию.

– Я итак туда собирался, мне не нужно чье-то разрешение, – молодой человек погладил бороду. Он знал, что старикан его боится и пытается спасти ситуацию, чтобы не получить по шее за ресторан.

– Конечно, конечно, – Галкин забежал на сцену и скрылся за кулисами, чтобы перекреститься. Хорошо, что его неземная красота останется не тронутой.

Старенький театр вблизи знаменитой площади трех вокзалов не пользовался большим спросом. Откровенно говоря, он считался сборищем любителей, и истинные знатоки обходили его стороной. Демократичные цены привлекали либо очень скромных студентов, либо пенсионеров, которые все еще блеяли при виде творческой личности. Вырученных денег едва хватало на содержание плохенького здания, поэтому актерский состав работал даром, позволяя себе иногда собираться на такие вечеринки, сбросившись деньгами. Сам режиссер, Эдуард Галкин, долгие годы паразитировал на жене, даже после развода. Тучная низенькая женщина, которая внушила ему ложь о его даре от Бога, сама попала в ловушку своих действий: он уверовал, что может найти что-то получше нее, типичной тетушки со средним заработком. Теперь они делили ее квартиру и зарплату, как раньше, только официально он был завидным холостяком. Женщина не решалась намекнуть на воссоединение семьи или смене места жительства. Так и не реализовавшись как мать, Маргарита всю жизнь нянчила недоделанного маэстро.

Торжественный ужин, который включал в себя колбасную и сырную нарезки и ящик вина, заботливо закупленные заранее сторожем-консьержем, проводили в холле. До революции это место служило гримеркой примы, все пространство было заполнено бархатными коробочками и хрустальными флакончиками. В углу у окна стояла расписная перегородка с вечно наброшенным поверх халатом из дикого шелка. Говорят, все звезды этого театра были натурами эксцентричными, часто разгуливали нагими, отчего никто так и не смог увидеть рисунок на перегородке полностью. Теперь все это было историей, дворяне сменились рабочим классом, шикарные букеты – цветами в горшке, а святая святых стала проходной, в которой устраивали регулярные пьянки.

Режиссер, как глава театра, произнес помпезную и неинтересную речь, после чего все дружно набросились на стол. Савва стоял в углу, ожидая выхода своей дамы. Он явно не вписывался в тусовку: был слишком широкоплеч, одет в простую одежду (джинсы, майка и олимпийка в сравнении с потертыми, но когда-то дорогими костюмами), не интересовался яствами, не спорил о современном искусстве. Таких мужчин называют работягами.

Грета показалась из своей обители самой последней. Ей аплодировали за отыгранную роль, она не обращала внимания на Савву. Ярко красное платье-футляр хорошо демонстрировало ее гибкую фигуру, она была самоуверенна и надменна, как примы в ушедших годах. Эдуард Галкин хотел сделать ей комплимент по поводу чудаковатой прически, но вспомнив про гостя в углу, отошел к своему товарищу.

Савва Даль применил несколько попыток начать разговор с Рей, но та лишь уклонялась и отходила к другой персоне. Из-за отсутствия нормальной закуски все быстро захмелели и спустились с пьедестала к туалетному юмору. Главным заводилой в этой истории был Вячеслав Златоусов, партнер Греты по Турандоту, альфонс с маленькими ястребиными глазами и слишком ухоженными для мужчины ногтями.

– А туалетная бумага есть? – он хохотал от души. Все вокруг поддержали порыв, но Савва хранил гробовое молчание. – Эй, а до тебя туго доходит или как? Может, я напишу по буквам, чтобы было понятнее? Или чтение – это прерогатива высшего класса? – небольшая группка людей сохранила ему верность, но остальные боялись за свое здоровье слишком сильно и сохранили нейтралитет. Прежде чем Савва успел ответить, высказав все, что о нем думает, Грета влепила обидчику смачную пощечину.

– Ах ты тупой придурок! Да как ты смеешь говорить такое о моем Савве! – она налетела на парня, желая навсегда выцарапать его нахальные глазенки. – А ну отпусти меня! Я ему сейчас устрою!

– Я тебе дам, устроит она, – Даль уже погрузил ее на плечо, чтобы предотвратить избиение Златоусова.

– Я больше не вернусь в ваш вшивый театришко! Галкин, а ты вообще жалкий трус! – Грета не унималась до самой машины. – Какой идиот! Ну, какой идиот! Савва, пусти меня, я ему сейчас устрою!

Молодой человек поставил девушку на землю и, прежде чем она успела устроить драку, вцепился в нее своими большими губами. Звездопад, который пролетел перед ее глазами в этот момент, перебил гнев от недавней сцены, она позволила себе расслабиться и растворится в долгожданном поцелуе.

– Рыжуся, поехали домой, – его дыхание было тяжелым и порывистым. Весь пыл, что он сдерживал столько лет, требовал выхода. – Пожалуйста, не упрямься, не сейчас, – Савва закрыл глаза и сглотнул, прижимаясь лбом к ее русым бровям.

– Поехали, – дрожащими руками она нащупала ручку машины и села внутрь.

Дорогу до дома они провели в напряжении, которое можно сравнить лишь с предгрозовой погодой. Кажется, очень хотелось пить, а источник воды был совсем рядом, на соседнем сидении. Так быстро он не вел никогда. Парковка у дома была свободной, дачный сезон был открыт. Многоэтажный исторический особняк, раскинувшийся на Проспекте Мира, выглядел совсем готичным в свете фонарей. Ребята зашли внутрь, не касаясь друг друга.

– Добрый вечер, господа, – консьерж Василий Петрович был сейчас совсем некстати, но проигнорировать его они, увы, не могли. – Как вы поживаете?

– Добрый-добрый. Все хорошо, извините, мы жутко спешим, – казалось, если она возьмет Савву за руку, то наброситься на него прямо в холле перед дряхлым старикашкой.

– А я вот говорю, погода в этом мае такая летняя, как в 1989…

Даль молча схватил подругу за локоть и поволок в сторону лифта. Ему не было никакого дела до этого человека, не сейчас. Каждая секунда была сравнима с вечностью. Как только двери лифта закрылись, и недовольный дед остался снаружи, он набросился на Грету со всей страстью, что копил много лет. Таким жадным и распущенным он не был никогда