— Ах, генерал, вы еще спрашиваете! Я перенесла такое горе, что и теперь еще не опомнилась.

— Лизонька, я оставлю вас, у меня есть дела, — ревниво сказал Шаховской, направляясь к выходу.

— Идите, князь, я не обижу нашу милую попечительницу, — сказал Скобелев и, едва тот удалился, признался: — Лиза, как вы очаровательны в этом наряде.

— Полноте, генерал, я же знаю, какой вы сердцеед. Вы только и норовите сказать комплимент всякой женщине. Я очень подурнела в последние два месяца. Горе, какое я перенесла, было ужасным. Вы же знаете, как я любила императрицу. Я не отходила от нее ни на минуту. Знаете, генерал, почему именно я здесь, а не кто-то иной?

— Нет, ваше сиятельство. Откуда мне знать?

— О, разве вы когда-нибудь интересовались мной! Я здесь единственно потому, что государыня перед смертью передала мне свои полномочия попечительницы раненых. Как это мило с ее стороны, не правда ли?

— Позвольте поздравить вас, — сказал Скобелев. — Между прочим, моя мать Ольга Николаевна тоже заведует Красным Крестом у болгар. Слышали?

— Разумеется, генерал. — мгновенно отозвалась она, не теряя своей мысли. — Мне было очень лестно, генерал, принять от самой императрицы столь почетный жезл. Но каков государь! Каков злодей! Сколько в нем желчи! Не успел похоронить царицу, тотчас велел мне, чтобы я собиралась с вами в поход. О как он меня ненавидит! Сейчас я напою вас чаем, генерал.

Она налила из термоса в китайские чашечки зеленого чая и села рядом. Щебет ее возобновился и не умолкал ни на секунду. Скобелев пил и думая о ней: «Конечно же хороша, бестия, но сколько притворства!»

— Ваше сиятельство, а что Шаховской? — спросил настороженно Скобелев.

— Пустяки, генерал. Просто князь влюблен в меня по уши. Капризничает, как мальчик. Впрочем, он на шесть лет моложе меня.

— Я завидую ему, графиня! Но разрешите откланяться.

— Заходите еще, генерал, вы так любезны!

Выйдя из шатра, командующий вновь сел на коня и продолжил осмотр походного лагеря. Всюду — палатки. Все спешат спрятаться от злого солнца. У походного лазарета. — очередь: появились первые больные. Еще когда двигались к Яллы-Олуму, командующий видел солдат со стертыми нотами. Шли они босиком, неся сыромятные поршни за плечами. Еще тогда он подумал: «Всех надо переобуть в поршни парусиновые! Азиатская жара сушит сыромятину». И сейчас, увидев возле лазарета солдат, направил коня к палаткам, где стояли Гродеков, Эрдели и войсковой старшина Верещагин, назначенный на время следования отряда его комендантом.

— Старшина, — сказал с седла Скобелев, — тут с неделю простоим, пока не добудем вьючных верблюдов. Время есть: вели сапожникам, чтобы начали пошив парусиновых поршней. Всех надо переобуть!

— Шьют уже. сапожники, господин генерал-адъютант. А что касается верблюдов, я отправил за Атрек офицера с казаками, чтобы отыскали пристава Караша, он занимается наймом верблюдов.

— На черта мне Караш, когда нужны верблюды, — выругался Скобелев. — Давай-ка, старшина, осмотрим торгашеский табор.

В сопровождении войскового старшины и казаков командующий побывал на строящихся складах, стены которых уже поднялись на целую сажень и занимали огромную площадь. Неподалеку от стен стояли базарные прилавки, будки, парусиновые навесы, телеги и арбы. Всюду пестрели надписи: «Братья Саркисовы и К0», «Мамон К0 — мануфактура», «Общество бр. Нобель — керосин, деготь». Скобелев про себя подивился столь заметному проворству Студитского, но вслух ничего не сказал. Повернул коня к лагерю, который состоял сплошь из кибиток и юламеек.

— Вот видишь, купцы толк знают, — сказал командующий. — Вы дальше палаток ничего не видите. Кибитки и юламейки — вот жилье солдата в Средней Азии. Чтобы через месяц весь отряд ночевал в юртах, старшина.

— Господин генерал, но начальник тыла сказывал мне, что уже везут с Мангышлака юрты и юламейки, — отозвался Верещагин.

— Везут, да никак довезти не могут!

В «таборе» торговцев командующий столкнулся с Петрусевичем.

— А вы почему-здесь? — удивился Скобелев. — Вы же за кибитками к туркменам отправились?!

— А туркмены меня сюда послали, — отвечал начальник тыла. — Оказывается, в этом муравейнике все есть, что захочешь. Десять больших кибиток сторговал у приказчиков купца Громова! Повезли уже казаки. Сейчас поставят.

— Да, этот капитан Студитский не валяет дурака, — отметил вслух Скобелев.

— Кстати, господин командующий, от него получено письмо с любопытной запиской, — сказал Петрусевич.

— Кому письмо-то? Кем получено?

— Мне прислал. Я же его снаряжал сюда. Да и по всем статьям, со мной ему связь держать.

— Где он теперь?

— В Кизыл-Арвате, господин командующий. Пишет, что с Тыкмой-сердаром встречался.

— С Тыкмой? Однако забавно. Ну-ка, дай письмо.

— Пожалуйста. — Начальник тыла подал конверт.

— Ладно, поехали, — сказал Скобелев и направил коня через Атрек к своему лагерю.

XXVI

Кибитки, найденные для штаба, понравились командующему. Были они приземисты и широки. Ветру такую не свалить, а воздуха в ней и прохлады достаточно. Кибитку Скобелева застелили текинскими коврами, поставили в ней письменный столик, на решетки повесили термосы и фляги. Скобелев вынул из кармана часы — время обеда. Приказал накормить отряд и дать отдых. Проводив всех и оставшись один, он снял сапоги, мундир и накинул на плечи легкий турецкий халат. Теперь можно прочесть послание Студитского. Генерал лёг на ковер, подсунул под локоть подушку и вынул из конверта пожелтевшие листки, вырванные из тетради. Первые же строки пришлись не по душе Скобелеву.

«Милостивый государь Николай Григорьевич», — обращался капитан к начальнику тыла. И далее следовал язык далеко не военный.

Скобелев недовольно хмыкнул, хотел было отбросить письмо, но любопытство взяло верх над досадой, и он начал читать:

«В начале мая наконец мне, через участие знакомого хана, удалось встретиться с Тыкмой и иметь продолжительную беседу…»

— У него уже и ханы в друзьях ходят! — вслух возмутился генерал. — Ну, ну, доктор. Может, ты уже и сам принял мусульманскую веру? Посмотрим, на какой лад припеваешь.

«Тыкма-сердар, как и другие наиболее сильные ханы Ахала, стоит на стороне англичан, поколебать их трудно, а потому единственно правильный путь к миру с ними — это положительные примеры нашего образа жизни в здешних краях. Ни в коем случае не переступая границ Ахала, ибо нарушение покажется текинцам шагом России к военным действиям, необходимо в больших, я бы сказал — государственных масштабах заняться благоустройством той территории Туркмении, которая верой и правдой служит нам. Я имею в виду Мангышлак, все восточное побережье Каспия до Атрека, земли Кара-Кала и Беш-Кала. План мирного присоединения туркменских племен к России, рассчитанный на три года, вполне реален. За этот срок можно вовлечь в мирное устройство всех туркмен, живущих в Прикаспии. Но я не сомневаюсь, что