Сочельник 1943

Сейчас половина десятого вечера; я провел несколько замечательных мирных часов и с глубокой благодарностью думал о том, что вы сегодня, возможно, собрались вместе…

То, что мы и в этом году смогли обменяться лозунгами, было для меня одним из самых больших рождественских подарков. Я много раз думал об этом, надеялся, но не считал, что это окажется возможным. Теперь эта книга, которая так помогла мне в прошедшие месяцы, будет сопровождать нас и в грядущем году, и мы, читая ее по утрам, будем вспоминать друг друга с особым чувством. Великое вам спасибо!..

О разлуке, которая вам предстоит, мне бы хотелось кое-что сказать. Стоит ли говорить, насколько тяжело для нас расставание. Вот уже три четверти года я оторван от всех тех, к кому привязан, и за это время собрал кое-какой опыт, которым хочется поделиться…

Во-первых, ничто не может возместить отсутствие милого нам человека, тут даже нечего и пытаться; нужно просто постараться все перетерпеть и выдержать; это звучит поначалу очень жестоко, но в этом кроется вместе с тем и утешение; ведь если пустота так и остается незаполненной, люди оказываются связанными ею друг с другом. Неверно говорят, будто Бог заполняет пустоту; Он вовсе не заполняет ее, напротив. Он оставляет ее незаполненной и помогает нам тем самым сохранить нашу старую привязанность, пусть это и сопряжено с болью. Далее, чем прекраснее и полнее воспоминания, тем тяжелее дается разлука. Но чувство благодарности преображает муку воспоминания в тихую радость. То, что было прекрасно в прошлом, носишь в себе не как занозу, а как драгоценный дар. Нужно остерегаться перебирать воспоминания, отдаваться им, точно так же, как нельзя любоваться дорогим подарком то и дело, но лишь в особые часы; а в остальное время просто владеть им как сокровищем, в котором можно быть уверенным, – вот тогда от прошлого исходит непрестанная радость и сила. Далее, период разлуки нельзя считать потерей для совместной жизни, бесполезным временем, во всяком случае, он не должен быть таким; напротив, в этот период, несмотря на все проблемы, формируется на удивление сильная общность. И еще: я здесь особенно понял, что с фактами всегда можно справиться и что лишь забота и страх перед ними раздувают их до невозможности. От первых мгновений бодрствования до отхода ко сну мы должны поручать близкого нам человека Богу, а наши заботы о другом превращать в молитвы за него. «В заботах и тоске… у Бога ничего не допросишься!»

Первый день Рождества

…Опять на краю пристегнутой к стене койки лежит груда роскошных подарков, а передо мной встают образы, радующие душу. Я все еще живу воспоминаниями о твоем приходе… Это было действительно «necessitas»! Существует духовный голод, потребность высказаться, и этот голод куда мучительнее физического. В немногих словах и намеках были затронуты и выяснены целые комплексы вопросов. Мы не имеем права утратить эту настроенность друг на друга, эту сыгранность, приобретенные за годы не всегда гладкой практики. Это невероятное преимущество и колоссальная поддержка. Чего только не коснулись мы за эти полтора часа, чего только не узнали друг от друга! Я так благодарен тебе за то, что ты все выхлопотал и устроил.

…Здешние обитатели старались изо всех сил, чтобы сделать для меня Рождество как можно приятней; но я был рад, когда снова оказывался наедине с собой; меня это самого удивило, и я спрашиваю себя иногда, смогу ли я снова найти себя среди людей. Ты ведь знаешь, как я, бывало, мог удрать с великих торжеств в свою комнату. Несмотря на все лишения, я даже полюбил одиночество. Я охотно разговариваю с одним человеком или двумя, но для меня просто кошмар любое скопище людей, а главное – вся эта болтовня…

23.1.44

Начиная с 9 января (твой отъезд на фронт) я думаю о вас уже иначе, чем прежде… И для меня ведь это воскресенье было рубежом, пусть и по-иному, чем для вас. Очень странное ощущение, когда однажды видишь человека, в жизни и судьбе которого принимал какое-то участие, идущим навстречу совершенно неведомому будущему, перед которым все практически бессильны. У этого сознания собственного бессилия… мне кажется, две стороны: с одной оно пугает, а с другой – как-то раскрепощает. Пока мы сами пытаемся принять участие в судьбе другого человека, мы никогда в конечном счете не можем избавиться от вопроса: действительно ли то, что мы делаем, служит на благо другого человека, во всяком случае, такой вопрос неизбежен, когда сильно вмешиваешься в жизнь другого; когда же нам внезапно отрезают все возможности для участия, тогда, помимо опасений за судьбу другого, все-таки остается сознание того, что жизнь его теперь попала в лучшие, более надежные руки. Довериться этим рукам – вот, пожалуй, главная задача на следующие недели, а может быть, и месяцы, для вас, для нас… Пусть в том, что предшествует событиям, кроется много ошибок, неудач, вины, в самих же событиях – Бог. Если мы живыми преодолеем предстоящие недели и месяцы, то впоследствии нам станет ясно: было хорошо, что для нас все сложилось именно так, а не иначе. Мысль о том, что многих бед в жизни можно было бы избежать, если бы мы жили чуть с меньшей уверенностью в своих силах, право, слишком банальна, чтобы хоть на миг всерьез на ней останавливаться. При взгляде на ваше прошлое мне стало абсолютно ясно, что все до сих пор случившееся было правильным, что и настоящее также может быть только правильным. Нельзя признать христианским или даже просто человеческим отречение – во избежание горя – от подлинных радостей и от того, что наполняет жизнь…

Только что стало известно о высадке в Неттунии. Не там ли где-то находишься ты? При всяком подобном повороте событий я замечаю, что спокойствие – не свойство моей натуры и что я лишь с трудом восстанавливаю его; вообще говоря, прирожденное спокойствие в большинстве случаев есть не что иное, как эвфемизм для безразличия и инертности, а потому гордиться тут нечем; у Лессинга я недавно вычитал: «Я слишком горд, чтобы считать себя несчастным, – скрипну разок зубами, и пусть себе плывет мой челнок по воле ветра и волн. Хорошо еще, что я не собираюсь сам перевернуть его!» Не является ли эта гордость и этот скрежет зубовный чем-то запретным и чуждым для христианина? (В отличие, скажем, от кроткого спокойствия человека, своевременно принявшего меры?) Разве не существует также и гордого, скрежещущего зубами спокойствия? Которое все-таки совсем непохоже на упрямую, тупую, неподвижную, безжизненную, а главное, нерассуждающую покорность перед неотвратимым? Я убежден, что мы окажем Богу большую почесть, если жизнь, данную Им, будем