Шрифт:
Закладка:
События в Москве усугубляли ситуацию.
6 марта на государственном телеканале НТВ в прайм-тайм вышел 45-минутный «документальный» фильм «Список Браудера». В моем «списке» значилось, что я не только уклонялся от уплаты налогов, но и каким-то образом увел из-под носа российских и международных властей весь транш МВФ в четыре с половиной миллиарда долларов, выделенных на спасение страны (в 1998-м) от дефолта, и убил своего бывшего партнера по бизнесу Эдмонда Сафру, который трагически погиб во время пожара в своем доме в Монако в том же 1998-м. Такие «документальные фильмы» и раньше предвосхищали начало больших политических процессов и создавались для того, чтобы внушить аудитории, что обвиняемый просто не может не быть гнусным типом.
Судебное слушание по нашему с Сергеем делу начиналось на следующей неделе, и в мае наступил кульминационный момент: Кремль отправил своей первый запрос о моем аресте в Интерпол — так называемый красный циркуляр. Хотя я и ожидал такого поворота, но всё же это было для меня как гром среди ясного неба. Вот я и в международном розыске!
К счастью, после вмешательства моих адвокатов Интерпол счел запрос политически мотивированным и удалил его из своей системы.
Но путинский маховик и не собирался останавливаться. Россия превращала Интерпол в свое оружие. Эта организация была известна своей небрежностью при проверке запросов на арест, исходящих от авторитарных государств. Всё это ужасно огорчало. Теперь при пересечении границы возникал вполне реальный риск ареста и экстрадиции в Россию.
Сейчас больше, чем когда-либо, я хотел быть на одной стороне баррикад с Соединенными Штатами. Но всякий раз, когда я спрашивал Пола, что нового по «Превезону», он уходил от ответа.
В июне мне нужно было быть в Нью-Йорке по совершенно другим делам, и, пользуясь случаем, я хотел задать этот вопрос Полу тет-а-тет, надеясь, что личная встреча прояснит ситуацию.
Мой второй визит на Сент-Эндрюс-плаза пришелся на жаркий летний день. После обмена любезностями с Полом и Шэрон Левин я не стал ходить вокруг да около и спросил напрямик: «Это дело увидит свет в конце концов, верно?» Но ответом мне были лишь невозмутимые лица.
Несолоно хлебавши я улетел обратно в Лондон, размышляя о том, приведет ли это дело к чему-нибудь. А запросы от федералов и не думали прекращаться.
Пока Вадим корпел над ответами в Лондоне, в Москве закончился суд по нашему с Сергеем делу, и 10 июля 2013 года нас обоих признали виновными в уклонении от уплаты налогов. Они уже убили Сергея, поэтому большего вреда ему причинить не могли. Ну а меня приговорили к девяти годам лагерей — заочно. И уже с «обвинительным» приговором Кремль отправил второй красный циркуляр в Интерпол, но там и его завернули.
Неопределенность сменилась отчаяньем: что они там себе думают в прокуратуре Южного округа? Но в начале августа всё неожиданно прекратилось: больше никаких имейлов, никаких запросов, вообще ничего — тишина. И как это теперь понимать?
Я чувствовал, что наш единственный шанс восстановить паритет с Кремлем ускользает. Прошел август. Начался сентябрь. Ничего — никаких вестей от федеральной прокуратуры.
Но 10 сентября 2013 года я увидел письмо от Пола Монтелеони в своем электронном почтовом ящике. В нем не было ни «Здравствуйте», ни «До свидания» — ничего, кроме ссылки на пресс-релиз под заголовком «Прокуратура США подает иск о конфискации имущества у компаний, занимающихся недвижимостью, которые предположительно были причастны к отмыванию преступных доходов, полученных от мошенничества с возвратом налогов в России».
Давно пора!
Иск прокуратуры Южного округа включал судебное ходатайство об аресте четырех роскошных апартаментов «Превезона», которые обнаружил Билл Алперт в бывшем здании банка «Джи-Пи-Морган» на Пайн-стрит.
Но это было только начало. Пока Пол и его команда на протяжении месяцев забрасывали Вадима запросами, специальный агент Тодд Хайман методично прочесывал весь Нью-Йорк в поисках недвижимости «Превезона». Так он нашел квартиру на 49-й Ист-стрит, торговую точку на 7-й авеню и счета «Превезона» в «Бэнк оф Америка».
Более того, Министерство юстиции обратилось в суд с ходатайством о наложении ареста на активы «Превезона» по всему миру, а это около 20 миллионов долларов в недвижимости и наличных деньгах в Нью-Йорке и активы в Голландии на сумму 3 миллиона евро (примерно 3,5 миллиона долларов).
Общая сумма иска в 27 раз превышала те 857 764 доллара, которые мы изначально нашли в Нью-Йорке из похищенных 230 миллионов. Похоже, правоохранители США вознамерились забрать всё, что смогли бы найти, то есть все 230 миллионов долларов.
Иск федеральной прокуратуры был безоговорочным и независимым подтверждением всего, о чем мы говорили начиная с 2008 года. Всё было черным по белому, и теперь прокуратура была готова отстаивать свою правоту в федеральном суде США.
На следующий день суд удовлетворил ходатайство об аресте активов. Это был четвертый арест активов по делу Магнитского.
Иск к «Превезону» был настолько убийственным, что я подумал, что эти ребята вряд ли явятся оспаривать его. Каким наивным юнцом я был тогда, думая так...
Конец 2013 — лето 2014 года
Месяц спустя по дороге домой я получил имейл от Билла Алпера. В заголовке письма была короткая фраза — «Мой кумир!». Послание не содержало никакого текста, кроме ссылки на судебное уведомление о назначении юристов защиты по делу «Превезона». К моему удивлению, Кацывы решили защищаться. Но кто их будет представлять?
Джон Москоу!
Я немедленно набрал Билла и, как только он поднял трубку, выпалил:
— Это наш Джон Москоу?
— Единственный и неповторимый.
— Не может быть.
— Но это так. И ты не представляешь, как я этим раздавлен, — с чувством произнес он.
Помимо того, что у Джона Москоу была безупречная репутация, Билла Алпера связывала с ним многолетняя дружба. Они оба любили одну греческую закусочную в нью-йоркском Сохо, где регулярно завтракали вместе. Билл был приглашен на «отходную» в честь Джона, когда тот уходил из окружной прокуратуры в частную практику. Он даже взял сына Джона своим стажером в «Барронс».
Поведение Джона представляло серьезную угрозу для меня и моих коллег. В Нью-Йорке более 57 тысяч аккредитованных юристов, но Кацывы нашли того единственного, кто представлял нас по этому же делу. Джон Москоу работал на нас, вел нас и помогал нам, а теперь он работал против нас. В это было невозможно поверить.
Не надо быть дипломированным специалистом, чтобы понять, что юристам нельзя перебегать на противную сторону. У меня было такое чувство, что нас просто предали.
Создавало ли это угрозу? Безусловно, это было чрезвычайно опасно. Джон Москоу знал нас как облупленных. Мы общались с ним постоянно, провели огромное количество телефонных конференций; он знал все наши доказательства и источники, наши цели и наши страхи. Он знал, как устроена наша система безопасности. Он знал каждого из нашей команды — черт побери, он знал мою супругу, которая тоже участвовала в разговоре с ним!