Шрифт:
Закладка:
Мать пораженно молчит. Из последних сил сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть ее с дороги, и, пролетев мимо, закрываюсь в ванной.
— Нет, ну а че? — растерянно тараторит мать за дверью. — Что такого-то?
Гудит кран, теплая вода с шумом заполняет ванну и укрывает лежащее в ней худое тело. В миллионный раз разглядываю кафельную плитку в засохших мыльных разводах и черную плесень на потолке, протянутые под ним серые веревки, голую лампочку на потрескавшемся проводе. Тело горит от прикосновений Че, я хочу думать только об этом, но заставляю себя отвлечься на мысли о нищете и низком социальном статусе.
Сбылась самая сокровенная, запретная, преступная мечта — я стала девушкой Че. Что я могу ему дать, кроме тела? Ничего. Зато к этому, возможно, и правда красивому телу прилагается целый воз бытовых проблем, низкая самооценка и бестактная, глупая мать — алкоголичка со сворой таких же товарок и собутыльников. Такова реальность, и иной жизни я для себя не напишу, как бы ни старалась. Я отсюда, и никакие стихи не дадут мне прописку этажом выше.
«У тебя совсем отсутствует критическое мышление. Ты прямо какая-то мать Тереза! Как ты можешь не замечать, насколько мать погано к тебе относится? На твоем месте я бы давно ее возненавидела и вообще убила! А ты радуешься, что она «завязала». Надолго ли?» — сквозь шум воды звенит голос Ви.
Она была права: я признаю теперь, что все беды из-за матери.
Этот парень из сказки с манерами и внешностью принца, городская знаменитость и моя самая большая любовь, не подходит мне. Он единственный, кто проявил ко мне сочувствие, но другое дело — отношения, любовь… Мы не на равных, почему же это раньше не приходило мне в голову? Он не должен видеть мой убогий мир, пачкаться о нищету. Но добровольно отказаться от пристального взгляда зеленых глаз, теплых губ и крепких объятий я не могу.
* * *
Не сплю всю ночь, маясь от душных волшебных воспоминаний, от восторга и страшных липких мыслей о девочке, в чьей власти разом все разрушить. Забываюсь тяжелым сном лишь к рассвету, но мать, собираясь на смену, немилосердно расталкивает меня:
— Танюх, поднимайся давай, лошадь. И чтоб все стены к вечеру были оклеены!
— Ты сдурела? Как я тебе справлюсь одна? — хриплю и, продирая глаза, выбираюсь из-под родного одеяла.
— Хахаль пусть поможет — попроси! — Мама заливается смехом и выскакивает за дверь. Вовремя, потому что мои руки вновь непроизвольно сжимаются в кулаки, а зрение размывается от слез.
— Не попрошу, — шепчу, склонившись над умывальником и брызгая в лицо холодной водой. — Из нас двоих только я люблю. Мне никто никогда не помогал. И он не поможет.
Напяливаю прошлогодние джинсы Ви с дырками на коленях, полосатый свитер и мокрые вчерашние кеды, в паршивейшем настроении сбегаю по ступеням и вываливаюсь под мелкую изморось раннего утра.
Надвинув на глаза капюшон, на спинке лавочки у подъезда сидит Че. Он оборачивается на звук шагов, спрыгивает на землю, улыбается:
— Привет, Солнце! Показывай, куда идти!
А я теряю дар речи.
Никогда не прошу помощи у людей. Вообще ничего не прошу — не приучена. В детстве я видела, как мамы бежали к своим разбившим коленки детям, утешали их, обнимали, утирали слезы. Моя мама в разгар очередной гулянки едва ли смотрела в окно, за которым до темноты я бродила по улице. Мне она не помогала и сама помощи у меня не просила. Никогда.
Даже Ви, оттопырив наманикюренные пальчики, загружала в посудомойку грязные тарелки и протирала стеклянный кухонный стол, чтобы уставшая тетя Анжела, вернувшись с работы, могла пораньше лечь спать. Я же убиралась дома лишь ради того, чтобы сделать свое существование более или менее приемлемым. Вике я помогала с радостью и особым рвением: запросто могла вымыть пол, съесть ее обед в период очередной новомодной диеты, вместо нее сходить к врачу, когда школьниц направляли на медосмотр. Однажды я даже дралась за Ви — озверевшие одноклассницы из элитной гимназии тогда преградили нам путь во время прогулки по исторической части города.
А теперь местная знаменитость, сбросив толстовку и закатав джинсы, сидит на полу убогой Валиной клетушки и старательно помешивает палочкой вязкую массу в оцинкованном ведре — я не знаю, как разводить обойный клей.
— Че, теперь я поняла. Дальше сама все сделаю! — Рвусь исправить странную ситуацию, виновницей которой я стала, но Че лишь усмехнулся:
— Знаешь, Солнце, у бабушки было своеобразное хобби — раз в два года менять в квартире обои. Разумеется, Приозерской не по статусу заниматься этим собственноручно. Хорошо, что у нее был внучок-раздолбай… и она придумала для него трудотерапию. — Он весело улыбается. — А ты сейчас, между прочим, пытаешься помешать мне тряхнуть стариной!
Улыбаюсь в ответ. Мне ничего не остается, как расслабиться и смириться. Прислонилась к стене, чтобы сладить с закружившейся головой.
Темные пятна и разводы укрыло светло-голубое полотно, в комнату вернулись давно забытые порядок и уют. Мы клеим обои — работа движется слаженно и плавно, мне уже совсем не стыдно, лишь слезы умиления и благодарности жгут глаза. Че, вытянув руки, держит верхний край у потолка, я, ползая у его ног, отмеряю и отрезаю нужную длину от рулона, вместе мы обмазываем клеем изнанку бумажного пласта и аккуратно распределяем его по стене.
Вот так и живут свои жизни нормальные, придуманные мною люди — дружно и спокойно обустраивают быт, тепло улыбаясь и даря друг другу каждую минуту утекающих в никуда жизней, застывают янтарем в глазах, памяти, мыслях и сердцах друг друга. Мне тоже нравится так жить — пусть даже эта жизнь не моя, а нагло украденная у самой лучшей подруги — ведь она никогда не ценила ее так, как я.
Че травит анекдоты и байки — он знает их миллион, я разглаживаю ладонями обои, смеюсь и мучительно краснею, случайно соприкоснувшись с его пальцами. Он замечает — чувствую кожей пристальный взгляд, проклинаю себя за неумение держать все под контролем, проклинаю серый дождливый день, в свете которого не спрячешь душный румянец. Поднимаю глаза… Че делает один маленький шаг навстречу, и сердце ухает вниз и взлетает к горлу. Он наклоняется, накрывает ладонями мои щеки, и мы снова целуемся — исступленно и до боли, но теперь я уже не стесняюсь и, как могу, отвечаю ему.
Мой затылок прижат к еще не просохшей поверхности обоев, свитер Ви задран до шеи, а Че, стоя на коленях, пытается разобраться с металлической пуговицей ее джинсов на моей талии. Я задыхаюсь и пытаюсь устоять на ногах, отчаянно трушу, но не собираюсь его останавливать. Внезапно в общем коридоре раздаются шаркающие шаги, грохот, мат и громкий смех моей мамаши.
Я взвиваюсь, путаюсь в рукавах, натягиваю свитер, Че, матерясь, вскакивает на ноги и отпрыгивает в противоположный угол тесной Валиной клетушки. И вовремя: дверь распахивается, и на пороге появляется раскрасневшаяся мама, за ней — два хлипких мужика. Те из последних сил волочат на себе старый диван, еще ночью служивший маме спальным местом. С удивлением и тоской замечаю в коридоре нашу тумбочку и телевизор.
