К исходу третьей недели посещения профессора Хорста стали более частыми и продолжительными. Бессловесных врачей, пичкающих Трефилова какими-то порошками, таблетками и колющими ему в задницу какую-то непонятную хрень, заменили на словоохотливых «доброхотов», пытающих вывести «русского гения» из «подавленного состояния», которое он до сей поры успешно симулировал.

Похоже, что эти улыбчивые дядьки в белых халатах являлись признанными в Третьем рейхе психиатрами, но Бажену Вячеславовичу пока удавалось водить их за нос. Конечно, рано или поздно эта афёра закончится, и профессору придется принимать какое-то решение.

Но, черт побери, ему так не хотелось заканчивать жизнь самоубийством! Ведь он не мог вечно симулировать сумасшествие. Нужно было обязательно что-нибудь придумать! Только вот что?

В один из дней, похожих друг на друга, как близнецы-батья, Бажен Вячеславович впервые встретился со странным пожилым бригадным генералом, которого для чего-то притащил к нему для знакомства ненавистный уже Волли Хорст. Этот плотный и широколицый высокопоставленный эсэсовец в белом халате, небрежно наброшенном на черный форменный мундир, неспешно вошел в палату следом за доктором Хорстом.

Взглянув на Трефилова сквозь прищуренные веки, высокопоставленный эсэсовец усмехнулся, пригладив пальцами небольшие седоватые усы. Трефилов невольно задержал взгляд на его выразительном, но обрюзгшем лице, на его блеклых глазах, которые засасывали профессора словно в тягучую бездонную трясину. Трефилову понадобилась вся его воля, чтобы оторваться от этих завораживающих глаз.

«Да кто ты такой, черт побери? — Пронеслось в голове Бажена Вячеславовича. — Неужели Хорст, потеряв терпение, решил притащить ко нему гребаного гипнотизера?»

— Бажен Вячеславович! — с неподдельной теплотой в голосе (если бы профессор не знал, что это не так, то обязательно бы купился — какой отличный актер пропадает) произнес Волли. — Как вы себя сегодня чувствуете? Выглядите просто отлично!

Трефилов слушал этот жизнерадостный бред с полнейшим отсутствием каких-либо эмоций на лице. Хотя в последнее время сдерживать себя становилось все труднее и труднее. Чертов Хорст его уже откровенно раздражал! Бажену Вячеславовичу, как никогда в жизни (он вообще не был любителем драк), хотелось встать на ноги и заехать ему кулаком по слащавой лошадиной морде!

Но он держался, ибо каждый такой день, когда от него не требовали начать работу над агрегатом, отодвигал и необходимость придумывать что-то новое, чтобы незаметно для немцев саботировать его сборку. А то, что рано или поздно они потребуют это сделать, Трефилов не сомневался.

— Позвольте представить вам, уважаемый Бажен Вячеславович, — продолжая скалиться во все тридцать два лошадиных зуба, произнес Хорст, — поистине самого необычайного человека в Германии… Да и на всем земном шаре такого больше не найти! Знакомьтесь, господа: бригадефюрер СС Карл Мария Вайстор!

Генерал слегка наклонил седую голову, «украшенную» редкими волосиками, но его глаза продолжали цепко за следить за русским учёным.

Вайстор? Трефилов уже где-то слышал это имя. И не только потому, что оно являлось одним из имен одноглазого скандинавского бога Одина — этот псевдоним носил один очень мутный субъект, приближенный самого рейхсфюрера СС Гиммлера и прочих высокопоставленных чиновников Третьего рейха, отъявленный оккультист, мистик и магнетизёр, прозванный за глаза соратниками «Распутиным Гиммлера» — Карл Мария Вилигут!

Об этом неоднозначном субъекте ему рассказывал академик Лазарев, часто бывающий в командировках в Германии и пару раз попавший на его «представления» для закрытого круга лиц. Академик, некогда яро интересовавшийся вопросами применения биофизики[1] в медицине, и еще более спорными вопросами метафизики[2] для практического научного применения, свёл с этим Вайстором близкое знакомство в начале тридцатых годов.

Однако, столь плотные отношения с империалистическими недобитками вызвали большие вопросы у ГПУ, и Лазарева вскоре осудили. Расстрелять, как врага народа, правда, не расстреляли, но его блестящая карьера учёного была растоптана вдрызг. Сам же академик на данный момент находился в местах «не столь отдалённых, но весьма суровых».

Однако, Бажен Вячеславович отчего-то запомнил имя этого деятеля, стоявшего у самых истоков нацистского мистицизма, главного разработчика вычурных языческих ритуалов и броских оккультных атрибутов — того же перстня «Мертвая голова», подтверждающим принадлежность к «Черному ордену СС».

— Профессор Бажен Вячеславович Трефилов, — продолжил свое «представление» Волли, — гениальный ученый-изобретатель, лишь по какому-то недоразумению не родившийся в Германии.

— Очень рад с вами познакомиться, герр профессор! — Продолжая гипнотизировать взглядом Трефилова, протянул руку Вилигут.

— Как я рад, как я рад, что поеду в Ленинград… — глупо улыбаясь, по-русски продекламировал эсэсовцам Корнея Чуковского Бажен Вячеславович, затем поднялся с кровати на ноги и пожал протянутую руку бригадефюрера.

Рукопожатие старого мистика оказалось на удивление крепким. Трефилов вспомнил рассказы академика: Вилигут по семейной традиции практически всю жизнь — около сорока лет, прослужил в армии. И, видимо, даже под старость не утратил крепкой хватки. Да и выправка профессионального кадрового военного была налицо. Может быть, с годами старый пройдоха немного ссутулился и раздобрел, но спину он до сих пор держал ровно, словно кол проглотил. Да и подбородок постоянно выпячивал вперед.

Пожилой мистик продолжал сверлить Трефилова пронизывающим холодным взглядом, не отпуская его руку. В какой-то момент профессор почувствовал в этой руке болезненное покалывание, как обычно происходит при нарушении кровообращения. Колючие мурашки сначала охватили ладонь, затем распространились по всей руке до самого плеча. Конечность словно бы потеряла чувствительность.

Профессор хотел выдернуть руку из ладони старого «магнетизёра», но не смог пошевелить даже мизинцем! Этот чертов Вайстор его словно околдовал! Похоже, что рассказы Лазарева не были обычной байкой.

Бажен Вячеславович попытался шевельнуть головой, чтобы уйти от пронизывающего блеклого взгляда старикана. Но, не тут-то было — мышцы шеи тоже неожиданно онемели. Закрыть глаза он тоже не сумел, продолжая пялиться в улыбчивую физиономию доброго престарелого дядюшки, желающего ему только всего самого наилучшего.

Эсэсовец улыбнулся еще радушнее, а его колючие зрачки неожиданно резко расширились, поглотив собой практически всю выцветшую старческую радужку. Голова резко закружилась, и Трефилов «провалился» в эти огромные черные зрачки, словно нырнул в темный и бездонный омут, со дна которого уже не всплыть ни за что на свете…

Он уже не видел, как безвольно обмякло его тело, а Вилигут придержал его руку под локоть, чтобы потерявший сознание «русский гений» не свалился на пол. Не видел Трефилов и того, как чертов Хорст подхватил его под мышки и, уложив головой на подушку, закинул худющие и голенастые ноги профессора на кровать, а после прикрыл простынкой.

Не видел и того, как бригадефюрер с трудом отцепил его скрюченные и сведенные судорогой пальцы от своей