— Всего пятьдесят четыре. Я приобрету еще одну пару в конце этого месяца.

— Есть ли причина, по которой у тебя их так много? — спрашивает она с кривой улыбкой уголком рта. — Или это какая-то компенсация?

Я предостерегающе улыбаюсь ей. — Осторожно. Продолжай говорить о моем члене, и я могу подумать, что ты пытаешься соблазнить меня.

Она останавливает румянец на щеках, прикусывая нижнюю губу. Но все это делает меня твердым, как доска.

Повернувшись, я иду с ней по длинному проходу. Она смотрит на автомобили с благоговением.

— В северной части ангара находится вся техника, которой мы часто пользуемся. А вот южная сторона… там хранятся специальные машины.

— Специальные машины?

— Кабриолеты из 60-х. Первое издание 1920-х гг. Некоторые были восстановлены, а другие сохранены в своем первоначальном состоянии.

Она останавливается перед одной из моих самых дорогих покупок, сделанных несколько лет назад. У женщины есть вкус, я дам ей это.

— Это красота, — говорит она, проводя рукой по носу машины.

— Это Bugatti Royale Kellner Coupe, — говорю я. — Тип 41.

Она бросает на меня взгляд через плечо. — Я должна знать, что все это значит?

— Это просто название машины. Этот был на самом деле изготовлен во время Великой депрессии. Мне повезло, что я вообще заполучил его.

— Как ты получил это? — она спрашивает. — Убил кого-то за это?

Я смотрю на нее. — Как это ни удивительно, не все, что у меня есть, было построено нелегально.

Она щурится на меня. — Но некоторые вещи есть?

Я пожимаю плечами. — Никто не идеален.

Посмеиваясь, она проводит пальцем по изгибам рамы автомобиля и наблюдает за черным навесом, закрывающим пассажирский салон. — Ты водил его?

— Только один раз, когда я впервые купил.

— Как он едет?

— Лучше, чем ты ожидала, — отвечаю я. — Но ничто не сравнится с современными двигателями.

— Если ты так говоришь.

Я приближаюсь к ней, и когда она оборачивается, я могу сказать, что она ошеломлена моей близостью. Но она не отступает.

— Ты думаешь о нем? — бормочет она.

— О ком?

— Твой отец.

— Мы все еще говорим об этом?

— Ты на самом деле не дал мне многого, — отмечает она.

— Потому что рассказывать особо нечего.

— Исаак, давай…

Я вздыхаю. — Хочешь знать, каким он был на самом деле? Правда была в том, что он был мудаком. Чертов монстр. У него был только один оттенок его личности, и это был альфа. Я полагаю, это было уместно, что он был убит. Теперь, когда я думаю об этом, у него не было другого пути.

Когда я смотрю на Камилу, она смотрит на меня с открытым ртом.

— Ты думаешь, это уместно, что твоего отца убили?

— Ставки в Братве всегда высоки. Он знал риски. Мы все это знали.

Конечно, в этой истории есть еще много чего, но я не готов сейчас вникать во все это. Особенно с Камилой. Она никогда не поймет, сколько бы я ни объяснял.

Мой мир и ее мир не совпадают.

— Было больно? — она спрашивает. — Когда он наказал тебя?

— К боли можно привыкнуть.

— Нет, — говорит она, качая головой. — Я не говорю о физической боли.

Я напрягаюсь. — Это была единственная реальность, которую я знал. Я начал тренироваться, когда мне было пять лет. Эта жизнь выбрала меня.

— Если бы у тебя был выбор, ты бы остался в Братве или ушел бы из нее?

Я качаю головой и вздыхаю. — Ты не понимаешь. Я даже не могу ответить на этот вопрос, потому что Братву нельзя взять или оставить. Я Братва. Нет другой реальности, кроме этой.

Она кивает, как будто ожидала, что я это скажу, и ее плечи поникли. Интересно, сколько надежд она возлагала на мой ответ на этот вопрос.

Потому что ясно, что я разочаровал ее.

— Полагаю, я могу понять, — говорит она наконец.

— Скажи.

— Я мать Джо, — мягко говорит она. — Я не могу представить себе альтернативную версию жизни, в которой я была бы кем-то другим, кроме этого.

Когда она говорит, она смотрит вниз, поэтому я не могу уловить нюансы ее выражения. Однако, когда она поднимает глаза на мои, я с удивлением вижу, что они блестят от слез.

— Камила…

Совершенно очевидно, как сильно ей больно быть так близко к Джо и при этом чувствовать себя так далеко. Годы не прошли для нее бесследно. Она достигает своего предела.

Но если я скажу ей, где сейчас ее дочь, это сведет на нет весь прогресс, которого мы достигли за последний час. И эгоистично я хочу сохранить этот покой еще немного.

Это может быть иллюзия, но я хочу насладиться ею.

Даже если это делает меня монстром или чертовым мазохистом.

— Я понимаю, Исаак, — говорит она. — Братва — это твоя жизнь. Но Джо моя. Может, я и не была для нее лучшей матерью все эти годы, но я хочу ею быть. Боже, я так хочу быть этим. Я хочу хотя бы шанс быть.

Почти бессознательно моя рука прижимается к изгибу ее шеи, к подбородку. Она смотрит на меня со слезами, блестящими в ее жемчужно-зеленых глазах.

— Я не хочу, чтобы она меня ненавидела, — шепчет Камила, не в силах сдержать рыдание. — И у меня мало времени, чтобы убедить ее, что я не просто какая-то отсутствующая мама, которая гонится за свободой, а не обеспечивает ее.

— Это не то, что ты делаешь.

— Но откуда она это узнает? — требует Камила. — Она сейчас молода. Она не знает ничего лучше. Но однажды на ее вопросы станет сложнее отвечать.

— Остановись. Ты только…

Она качает головой. — Мои родители не всегда были лучшими, но, по крайней мере, они были рядом. Это все, что ребенок действительно хочет, ты знаешь. Чтобы их родители были рядом.

Ее рука сжимает мое запястье. То самое запястье, которое прижато к ее шее. Она смотрит на меня этими чертовски опустошенными глазами.

И когда она это делает, я не могу остановиться.

Мои губы касаются ее. Тяжело, отчаянно, жадно. Она задыхается, и ее губы мгновенно раздвигаются.

Я открываю дверцу «Бугатти» и вталкиваю ее внутрь. Она бесшумно приземляется на мягкое заднее сиденье, но ее прикрытые глаза устремлены на меня, горящие тем же желанием, что и мои.

Она балансирует на локтях, когда выпрямляется. Секунда колебания вспыхивает в ее глазах, как падающая звезда. Затем, в следующую секунду, его нет.

Она начинает возиться с молнией на моих штанах, изо всех