Тем, что побоялся, как бы Надя не схватила яблоко, он натолкнул ее на решительную мысль.

— Дедушка, вам в карман лезут.

— Пускай лезут.

Не проведешь хрыча. Закрыл яблоки полами пиджака.

Она нырнула под прилавок, выхватила из корзины яблоко. Удрать не удалось: поймал старик за волосы. Медный обруч укатился куда-то под прилавок.

Перегибаясь через ряд, он скатил плоды наземь и завопил:

— Разбой! Помогите, помогите!

Между прилавками появился железнодорожный милиционер. Он шел, твердо топая толстоикрыми ногами. Взахлеб звенели шпоры. Голенище шаркало по ножнам шашки.

Старику не давали объяснить, что произошло. Корили, матюкали, грозили отобрать товар. Милиционер молчал.

Он взял Надю за шиворот. На него тоже напустились.

— Заодно спекулянничаете!

— Ишь, какую ряшку наел.

— На фронт бы его толстопятого.

— Кому война — кому мать родна.

Едва отделились от базарчика, Надя услышала призывный озорной клич:

— Мужики, да неужто вы не раскулачите старого хапугу?

— Тряси его, туды т твою копалку.

Миновали сад, под деревьями которого сидели и лежали среди узлов, чемоданов и сундуков беженцы. Пересекли площадь, где торговали квасом. Прошли сквозь ядовито жаркую духоту вокзала на перрон.

Вместо того, чтобы Надю вести к массивной двери с табличкой «Линейная милиция», он направился к беленой кипятилке. Возле кипятилки выпустил из щепотки девочкин воротник, велел помыть яблоко.

Обжигаясь, она ошпарила яблоко и протянула ему, раздув ноздри от злости. Хотелось закричать: «На, подавись!»

— Спрячь в чайник и дуй — тащи мальчонке, — грозно приказал он и насупил брови.

Кинулась бежать. Прежде чем шмыгнуть под ржавые хоппера, обернулась. Милиционер глядел ей вслед. Улыбался. На передах сапог, над тем местом, где находятся мизинцы, блестели кружки заплаток — наклеек.

Через год Надю мобилизовали в ремесленное училище. Город, куда ее привезли, продувало настырными ветрами. Кирпичное здание училища стояло у подошвы горы. Ночью вид с холма был приятен и волнующ. Огни, зарева, сполохи, вспышки сварки. В заводском пруду повторения красных облаков, густого, как смола, дыма электростанции, снежно-белых винтов пара, что выкручивался, раздуваясь, из тушильных башен.

Надя (ее зачислили в группу щитовых) много успела до следующего лета: научилась обрубать, опиливать, шабрить рейсмусные плитки, закалять зубила. (О, цвета побежалости стали: блекло-желтый, ярко-оранжевый, пурпурный, фиолетовый, вишневый, голубой, синий, черный!) Работала на сверлильном и токарном станках.

Но больше всего ей приходилось заниматься электротехникой. Проводники. Законы Кирхгофа. Гальванические ванны. Индукция. Динамомашины.

Она удивлялась, что нисколько не изменилась внешне. Казалось, с тех пор, как она в ремесленном училище, прошло тысячелетие.

К школьникам Надя относилась с чувством превосходства. Разве они знают, когда режешь железо, то пахнет муравейником, а когда алюминий — то сахарином? Они даже не подозревают, что во время токарной практики ей посчастливилось точить детали для «Катюши». И, конечно же, они не видели свечения ртутной лампы, выпрямляющей переменный ток в постоянный. Не слышали, что обмотка трансформаторов соединяется так красиво: звездой, зигзагом, треугольником! Не ведают, что на трамваи ставят сериесные моторы, потому ставят, что только эти двигатели способны стремительно набирать скорость и мгновенно «сбрасывать» обороты без риска сгореть или уйти вразнос.

Осенью Надю оформили учеником электрощитового.

Училище со своими мастерскими, кабинетами, кузницей и литейкой сразу потускнело в ее сознании. Какое на подстанции многосложное оборудование! Сколько загадок и тайн заключено в ней! Почти на каждом шагу опасность: неосторожное движение и либо ударит током, либо убьет.

Слюденистость мраморного пульта. Зубастая шкала частотомера. Мрачное гудение масляных выключателей. Озон и запах теплой меди.

Обязанность Нади записывать показания приборов, доливать дистиллированную воду в банки аккумуляторов, продувать сжатым воздухом мотор-генераторы, наводить чистоту, пользуясь сухой тряпкой и мехом, в нужных случаях надевать резиновые перчатки и боты (о, как они напоминали толщиной и формой те, чугунные!)

Однажды, уже в январе, отработав ночную смену, Надя уходила домой, шатаясь. Через кабельный тоннель просочился на подстанцию доменный газ, вот ее и покачивало.

Снаружи, вдоль взрывного коридора, тянулась тропинка, толсто усыпанная графитной порошей и колошниковой пылью. Тропинка смерзлась — ни вминалась, ни взвихривалась.

Часовой парень — хакас, обычно стоявший на посту в шинели и сапогах, был в тулупе и валенках.

Он с трудом отодвинул засов и, распахивая кованую калитку, сказал в воротник, что советует Наде остаться на подстанции.

Вон какой лютый морозяка, живо схватишь крупозное воспаление легких.

Она поколебалась и решила идти. Надо было получить в училище продуктовые талоны.

То ли потому, что долго была в сухом тепле, а, возможно, потому, что недавно досыта наелась картошки, испеченной на жарком сопротивлении мотора-дезинтегратора, она не сразу ощутила холод. И лишь тогда вдруг озябла, когда бросилось ей в глаза сверканье красных, высоковольтных проводов, туго-натуго натянувшихся меж мачтами. Встревожилась, что лопнет от стужи какой-нибудь провод. Уж больно трудно будет линейным монтерам устранить повреждение. Мороз в высоте еще свирепей. Вздрогнула, сгорбатилась, побежала. Счастье, что вчера подруги надоумили надеть шаль, байковый бушлат, брюки, а то все щеголяла в берете, осеннем пальто и простых чулчонках.

Выскочив на пешеходную шлаковую дорогу, она пошла степенно. Здесь брели вереницы рабочих, усталых, красноглазых, молчащих. Сегодня они не мылись в душевых, чтобы не простыть. У всех черные лица. У доменщиков они мерцают пластинками графита, у коксовиков лоснятся смолой.

Хрустел, взвизгивал шлак. Мелькали пимы, подшитые транспортерной лентой, стеганные с калошами из автомобильных камер бурки, брезентовые чуни, блестели толстокожие американские ботинки, стучали деревом подошвы-колодки с хлопчатобумажным верхом.

Слева — пустырь, справа — болото. Оно завалено темно-серым снегом. Впереди железнодорожный путь. Рядом с ним светофор, с первых дней войны горящий зеленым светом.

По этому пути то и дело пролетают поезда: увозят броневой лист, блюмы, слябы, проволоку, литье, токарную продукцию — все то, что превращается в танки, пушки, минометы, снаряды, надолбы, заграждения.

За рельсами мостик, а дальше скрипучая, длинная-предлинная лестница, поднимающаяся на верх глинистого обрыва.

Взойдя до половины лестницы, Надя встала.

Ниже и выше, возле перил, задерживались пешеходы, отдыхали, кашляли, харкали. И был виден им за болотом мартен, стеклянная крыша которого знойно