Шрифт:
Закладка:
Княгиня тем временем подобралась ближе, села бочком на другой конец лавки и посмотрела на будущую невестку с пониманием и нежностью.
– Милое дитя, такова их природа. Мужчин, – на всякий случай уточнила она. – Сперва они клянутся в любви, говорят, что не могут без нас, что мы их вдохновляем и придаем сил. А потом – забывают. Привыкают к тому, что мы всегда рядом. Чувствуют себя хозяевами, но почему-то мы должны заботиться о них. Ты ведь уже поняла, что это такое? Когда предлагаешь ему заботу в обмен на хотя бы один нежный взгляд?
Дана столь тонко описывала чувства Милорады, что девушка ощутила обиду, пронзившую душу насквозь. Как она могла так хорошо знать, что ее тревожит? И почему при всех способностях, красоте и колдовстве Милорады это случилось именно с ней?
– Ах, как ты побагровела, – заметила Дана. – Ну, не дуйся, лучше злись. Ты ведь делаешь все правильно: заботишься, слушаешь, ждешь. Этому женщин учат из поколения в поколение и еще долго будут учить.
– Но я так не хочу! – выпалила Милорада. Рукоделие упало на пол.
Дана довольно хмыкнула.
– А вот это уже правильный подход. Раз не хочешь – не будешь. Ты ведь не из тех девиц, которых держали в светлицах, день и ночь учили вязать и прясть?
– Нет.
– То-то же. Ты можешь гораздо больше. Так ведь?
– Я могу заставить деревья цвести, – пожала плечами девушка.
– А хочешь, я покажу тебе кое-что полезное? – заговорщически подмигнула ей Дана и улыбнулась. Тепло, участливо, как в представлении Милорады могла улыбаться только мать.
И девушка не удержалась от кивка. Дана просияла, взяла Милораду за руку и повела было за собой, но кое-что привлекло ее внимание.
– Что это у тебя здесь? – она провела большим пальцем по россыпи родинок у основания ладони девушки. Стоило повернуть руку, и получался совершенный, как луна, круг.
– Пятнышки, – пожала плечами Милорада. – Сколько себя помню оно у меня.
– Пятнышки, – довольно кивнула Дана и повела девушку прочь из светлицы.
* * *Воздух был по-зимнему морозен. Вдохнешь – и горло покроется шипами льда. Небо прогнулось под тяжестью неподвижных снеговых облаков. Они напоролись брюхами на шпили башен, распластали бока по покатым крышам, но так и не просыпались снегом. Не было ни ветра, ни движения, ни света – все сковал мороз. И только в башне, где стены и полы были выложены обсидианом, а окна закрыты мерцающим черным бархатом, грудь, стиснутая тяжелым серебряным панцирем, поднялась. Густые брови сошлись над переносицей. Длинные черные ресницы задрожали. Тонкие губы разомкнулись, и с них на выдохе сорвалось: «Милорада».
И тут же скованный морозом край сбросил с себя оцепенение. Повалил снег.
* * *Влас сидел в углу трапезной в доме Молчана. Жилище воеводы больше напоминало берлогу: оно выглядело сбитым на скорую руку и никак не соответствующим важному, близкому к князю человеку. Жена Молчана явно не одобряла царивший в доме полумрак, грубую и громоздкую мебель, поверх которой были навалены князевы дары: шубы, ткани, украшения, книги. Казалось, Молчан вообще мало интересовался вещами и его не волновало ничего, кроме порядка и правильности.
– Надо сделать все по правде. Женись на невесте своей, а Дану – вон из терема пинком под зад, – твердил он уже в который раз. – Старый князь власти ей не завещал, она ее, считай, украла.
– Да как же можно?! – верещал Блажко, тощий и нервный человек с впалыми щеками и лысеющей макушкой, напоминающей птичье гнездо. Неизменный казначей Дола, которого Дана не боялась держать при себе. А вот он княгини явно опасался. И страх побеждал в нем даже желание вернуть власть законному наследнику.
– А отчего ж не можно? – ухмыльнулся Молчан, и спор занялся по новой.
Молчан говорил о том, чтоб выдавить княгиню из терема да и позабыть о ней, как о грозе в летний день. Блажко же бледнел и трясся от одной мысли об этом и на пространных примерах пытался объяснить, что в сравнении с гневом княгини даже самая лютая гроза покажется детским смехом. Молчан сравнений не понимал, поводов бояться хрупкой женщины тоже не видел и все хлопал Святослава по плечу, то и дело обращаясь к нему:
– Ну, княже? Что думаешь, княже?
«Княже» был мрачнее тучи и с каждой их встречей становился все нелюдимее и злее. Вот уже несколько дней, закончив раздавать хлеб, они с боярами старого князя собирались в доме Молчана, и за все это время так и не смогли договориться. Молчан требовал действий, остальные – боялись и тряслись перед Даной. Стоило лишь упомянуть ее имя, и у всех перекашивало лица, будто княгиня являлась им в страшных снах. А Святослав словно и сам не мог определиться, что делать.
Влас же и вовсе не понимал, что забыл на этих собраниях. Под ругань прихлебывавших медовуху мужчин конюх только злился. У него были свои напасти, и вместо того, чтобы просиживать в душной трапезной, он предпочел бы заняться избавлением от них. Но Святослав таскал его за собой, как собачонку.
От этого сравнения, промелькнувшего в голове, Власа аж передернуло, а в груди огненным столпом взвилась ярость. Да, как собачонку. А он-то больше собачонки вдесятеро! Правда, обернуться обратно юноше с прибытия из Алой Топи ни разу не удавалось. Он уж начинал думать, что произошедшее оказалось сном или ведьмовством, когда этим утром проснулся голым посреди рощи. Ночью ему снилось, как в волчьем теле он гонит по лесу зайца. Продрав глаза, Влас наткнулся на луну, насмешливо смотрящую на него из-за полутени.
Влас вернулся в терем на рассвете, невыспавшийся и злой, и надеялся найти Милораду, чтоб вызнать, что за бесовщина с ним творится. Но стоило юноше одеться, как его подхватил Святослав.
– А что, если Дану хитростью взять? – не выдержал Влас и вскочил со скамьи.
Спорившие до этого мужчины удивленно уставились на него, а потом переглянулись. Молчан ухмыльнулся в густую бороду, а Блажко и вовсе зашелся нервным визгливым смехом. Смахнув выступившие на усталых глазах слезы, он спросил:
– Это какую ж хитрость ты хочешь против этой змеи задумать?
– Ну так ведь и змею можно хитростью изловить, – поддержал друга Святослав. – И руки не поранить, и глаза от яда уберечь.
Остальные переглянулись и как один скрестили руки на груди и уставились на юношей с насмешливым ожиданием.
Святослав видел, что их рвение было напускным, как морок. Никто не хотел идти против Даны, и даже Молчанова жажда справедливости разбивалась о страх, который воевода не желал показывать. Он готов был собрать дружинников и повести их на терем, только если
