Наливая молоко в блюдце, Малевич гладил кота.

– Тебя жизнь тоже потрепала… Вон какой худой! Ешь, ешь! Галочка, добрая душа, тебе еще кошачий корм какой-то дала. Уж не знаю, подойдет он тебе или нет. Но если ты останешься, я подумаю, чем еще можно тебя порадовать. Знаешь, ведь мне давно уже некого радовать… Так получилось, дружище. Так что, ты уж не бросай меня, а? Вдвоем веселее.

Кот слушал Малевича очень внимательно. Понимал он что-то или нет, сказать было сложно, но уходить хвостатый, похоже, никуда и не собирался. После еды он вдруг заметался по квартире, протяжно подвывая, чем очень напугал неискушенного общением с кошками Малевича. Но разум все-таки возобладал над испугом, и кот с облегчением угнездился в известной позе над старым подносом со старой газеткой, который был предложен ему Малевичем.

– А ты еще и умный! – довольный своей находчивостью Малевич, ухмыльнулся, глядя, как кот старательно закапывает «свои дела».

В тот момент Малевич еще не понимал, насколько он прав.

Кот ему и впрямь достался странный.

Начать с того, что спать рядом с Малевичем Рыжий отказался. Как ни звал его к себе новый хозяин, кот даже ухом не повел в его сторону до тех пор, пока постельное белье, порядком забывшее уже, что такое стирка, не было приведено в должный порядок. Только после этого кот соизволил улечься снова под бок к Малевичу, и уже знакомая песенка унесла того в сонное царство, даря надежду на встречу с сыном хотя бы там.

Чистое белье и свежевымытый пол стали не единственными требованиями пришельца. Несмотря на свое явно плебейское происхождение, что, впрочем, так и было, ведь маменькой кота была дворовая Мурка, а папенькой неизвестный никому рыжий подлец, кот явно умел ценить чистоту и останавливаться на достигнутом не собирался.

Дверь в мастерскую, которую Малевич снова запер, была атакована котом с упорством, достойным осла Ходжи Насреддина. Он садился у нее с утра и драл ее когтями до тех пор, пока Малевич не начинал сердиться.

– Что тебе там надо? Там ничего нет!

Кот с этим утверждением был в корне не согласен. Он орал противным голосом и требовал от Малевича чего-то.

Чего именно, тот понял, когда впервые пустил кота в мастерскую.

– Ну? И что тебе здесь понадобилось?!

Кот, пару раз чихнув, обошел мастерскую, осторожно пробираясь через сломанные рамки и разодранные холсты. Удивленно поглядывая на насупившегося Малевича, Рыжий запрыгнул на подоконник, сдвинул лапой к краю подставку с кистями и уселся на краю теплой солнечной дорожки в такой величавой и горделивой позе, что Малевич невольно дернул пальцами, словно сжав ими на мгновение карандаш.

– Темпера… Или масло… Нет, точно! Темпера!

Малевич вдруг словно очнулся от долгого сна.

Рыжий, сидевший на подоконнике, среди кистей, карандашей и разбросанных в беспорядке тюбиков с давно засохшей краской, был так органичен и прекрасен, что сомнений у Малевича не осталось – надо писать!

Набросок, несмотря на долгий перерыв и неверные руки, получился почти сразу.

И Малевич воспрял.

Что-то снова дрогнуло в его душе, и он отыскал среди сломанных подрамников кусочек чистого холста, тщательно загрунтовал его и приступил к делу.

Изредка кто-то звонил в дверь, но Малевич ничего не слышал. Три дня он жил только этой работой. И Рыжий, словно понимая, что происходит сейчас с его человеком, снова и снова звал за собой Малевича в мастерскую, усаживался на подоконник и довольно жмурился, словно говоря: «Смотри, какой я красивый! Как солнце! Как сама жизнь! Золотая и теплая! Пиши, друг мой, пиши! И как знать, возможно, эта картина станет новой точкой отсчета!»

Малевич о странном поведении кота в тот момент не задумывался. Он творил. Легко, как никогда в жизни, и с удовольствием, какого не получал с того самого дня, когда, вернувшись домой, обнаружил записку, прикрепленную на край недописанного холста: «Ухожу! Не ищи нас!».

Картина удалась. Малевич это точно знал. А потому, закончив, потрепал Рыжего за ухом, благодаря.

– Если бы не ты…

Кот молча терся о грубую, пахнущую краской и чем-то еще, не слишком приятным, ладонь. Ему не нужно было объяснять, что творилось на душе у Малевича. Почему-то кот это знал и так. Без всяких объяснений.

За первой картиной последовала вторая. Потом – третья. И Малевич снова стал похож на себя, а не на странного человека, растерявшего не только последние остатки гордости, но и свое будущее.

Теперь он снова работал. Выезжал на вызовы днем, а вечерами и в выходные наводил порядок в мастерской и творил.

Галочка, которая с некоторых пор перестала предлагать Малевичу дежурную бутылку, только диву давалась переменам, происходящим с ним. Очень осторожно, боясь спугнуть эти изменения, она поинтересовалась как-то, нет ли перемен в настроении бывшей жены Малевича.

– Нет… Не знаю… – Малевич запнулся, не зная, как ответить на такой очевидный вопрос.

Только в этот момент он понял, что давно уже не пытался связаться с той, что так долго значила для него столь много.

– Может быть попробовать еще разок? Страсти улеглись. Время прошло. Как знать, может она и смягчилась немного?

Малевич молча кивнул, задумавшись.

А что, если Галина права? И есть шанс снова увидеть сына?

Телефон, единственный, который служил тоненькой ниточкой связи с прошлым Малевича, был недоступен. Отругав себя за безалаберность и глупость, Малевич погладил тут же прибежавшего на его стон Рыжего и почесал в затылке.

– Что делать-то, а? У меня теперь даже варианта нет, чтобы с нею связаться.

Кот отстранился и сердито шлепнул по руке Малевича лапой.

– Глупости говорю? Это ты хочешь сказать? Что ж… Ты, наверное, прав… Я что-то совсем раскиселился. Нужно подумать! Как еще я могу связаться с ней?

Ответ пришел сам собой.

– Теща…

Малевич заметался по квартире, ища старую записную книжку, и вскоре уже набирал номер той, с кем в прошлой своей жизни почти не виделся и не общался. По каким-то неизвестным ему причинам жена его это общение не одобряла.

– Кто? О, Господи! Как хорошо, что ты позвонил! Я не знала, как найти твой номер!

– Что-то случилось?

– Да… Случилось… Павлик у меня. И очень хочет тебя видеть.

И мир замер. И Малевич на мгновение забыл, что дышать необходимо, потому, что у него тоненько-тоненько зазвенело в ушах, а рыжий кот на неоконченной пока картине вдруг стал живым и сердито зашипел, прогоняя морок. Острые когти впились в руку Малевича, и он очнулся, умудрившись-таки выдавить из себя:

– Я могу его видеть?

– Да! Когда тебя ждать? Я