Шрифт:
Закладка:
Медсестра проверяет экраны приборов и поправляет капельницу своими толстыми серебристыми пальцами. За пластиковым окном Гарригес и Саласар не спускают с них глаз, словно в ожидании судьбоносного решения. Это действительно так, и пока мужчина на носилках безутешно рыдает, Ларедо слышит в наушниках голос Гарригеса:
— Нужно решить, оставлять ли его в живых. А если нет, то зачем и для чего. Биопсия, возможно, что-то покажет, но если нам не достанутся все его потроха, мы так и не узнаем, что с ним произошло. Спонтанная ремиссия? Иммунитет? Временное улучшение? Послушайте, Хоакин, если позволите так к вам обращаться: если это энцефалит, то я, черт подери, за всю свою жизнь не видел настоящего энцефалита… Может быть, это мерцающее сознание?
«Какой обман», — думает Ларедо, в этой пластиковой клетке у него кружится голова. Он слышит голос Гарригеса и видит, как мужчина на носилках о чем-то умоляет, глядя попеременно то на сестру (которая на Эдуардо не смотрит), то на него. Мысль приходит с ослепляющей ясностью: «Господи, какой обман, какая подстава, какая липа…» — И это нужно решить прямо сейчас, вы слышите? Хоакин? Хоакин, что вы делаете?
— Сеньор? — Из бастиона второго костюма медсестра с ужасом взирает, как Ларедо расправляется с молниями и застежками. — Что с вами?
«Какой обман, какое ужасное надувательство».
Сейчас Ларедо чувствует себя как продавец, который пытается втюхать клиенту подержанную машину под видом новой. Мухлеж никудышного бизнесмена. Надувательство без барыша.
Вот о чем думает Ларедо, рывком скидывая с себя защитный шлем.
Свежий прозрачный воздух ласкает ему лицо. Медсестра пятится назад. Из сдвинутого набекрень шлема слышатся вопли, даже привязанный звукооператор больше не плачет и смотрит на него как на помешанного. Это больше не Случай-Э: это просто человек, пузатый, униженный, привязанный к койке, с залитым слезами лицом и голыми причиндалами. Только Гарригес не проявляет беспокойства. «Он тоже это подозревал», — догадывается Ларедо. Он созерцает новый мир с его стерильной атмосферой.
— Это не эпидемия, — бормочет красный потный Ларедо, кипя от ярости. — Кол вам в жопу, никакая это не эпидемия…
Он выходит из туннеля, не задерживаясь перед фильтрами, он как бык в загоне. Солдаты, военная полиция, врачи — все таращат на него глаза. Он рывками освобождается от своего защитного костюма под взглядами рабочих, сидящих перед маленькими клетками, в которых лежат птицы, кошки и — это устрашающее зрелище гипнотизирует Ларедо — собаки разных пород, тянущие головы между прутьев, они не лают, но открывают пасти и одновременно качают шеями и лапами. «Какой обман, какая липа», — поражается Ларедо.
— Я позвоню Агирре, тогда и поймем, что нам делать, — говорит он Гарригесу, бегущему за ним вместе с Саласар. — А пока оставьте его как есть, а лучше развяжите. Это насмерть перепуганный бедолага, и он настолько же здоров или настолько же чекалдыкнулся, как вы и я… Де Сото, Лопе, — добавляет Ларедо уже в телефон. Де Сото отвечает без задержки. — Мы уходим. Не потеряйте след профессора Гарсес.
Гарригес зовет, но Ларедо не оборачивается, упрямо шагает прочь от бараков.
Маленький человечек в измятом черном костюме с коричневым галстуком.
«Это не эпидемия, это не отравление и ничего похожего, — повторяет он про себя. — Сукины дети. Это совсем другое».
Только Богу известно, что это. Однако ввиду его отсутствия Ларедо убежден, что это известно только Карлосу Манделю. А теперь это может знать еще и Кармела Гарсес.
Вот кого нужно найти.
— Кармела! — кричит Нико.
Кармелу толкают сбоку. Левым виском она врезается в рамку двери. Треск громкий, удар оглушающий, но, как ни странно, Кармела остается в сознании, падая на переднее сиденье.
Толкнувший ее — старик. Голый старик. Кармела осознаёт, что на самом деле он ее даже не бил: он давит на нее между делом, не прекращая попыток проникнуть внутрь машины. Вот он неуклюже втискивает в салон голову и плечи, не произнося ни звука, давя на девушку своим весом. С грязных седых волос осыпается земля и травинки. В правую глазницу впилась какая-то деревяшка, здоровый глаз на Кармелу не смотрит.
Девушка понимает, что главная опасность сейчас угрожает ее ногам, застрявшим между порогом машины и стариком. Она пытается поднять ноги, но для этого ей нужно сдержать напор обнаженного тела. Кармела упирается руками в морщинистый подбородок, но ничего не меняется: человек хочет войти, а ей некуда сдвинуться.
В этот момент голова старика задирается вверх, шея перегибается. Кармела видит, что это Нико держит его за волосы. Другой рукой Нико обхватил дряблое тело и тянет назад.
— Не упирайся! — кричит Нико. — Дай я сам!
Кармеле удается высвободить ноги из-под порога, она обвивает ими тело старика. В голове у нее возникает картинка неестественного совокупления: Похотливый Старик насилует Неосторожную Молодую.
Кармела нашаривает ручку на левой дверце; благодаря усилиям Нико она наконец-то может поднять голову и увидеть искомое. Она открывает левую дверь и переползает на водительское кресло, извиваясь и задевая ногой за рычаг передач. Нико не выпускает старика из объятий и тянет на себя, так что Кармеле в конце концов удается вывалиться на асфальт бензоколонки. Она отползает от машины.
Нико по-прежнему удерживает старика, но Кармела замечает, что стоит художнику расслабиться хотя бы на секунду, как упрямая старческая шея вновь отвоевывает отданные сантиметры.
Кармела использует передышку, чтобы подумать.
— Подожди! — Голос у нее хриплый, с кашлем, с надрывом. — Подожди, Нико, отпусти его!
Нико даже не знал, что Кармеле удалось вылезти: услышав ее, он выпускает свою добычу. Мужчина и девушка отодвигаются от «тойоты» и смотрят. Старик, освободившись от всех помех, бросается на сиденье, как слепой червяк, подтягивает коленки, сворачивается, втягивает голову в плечи.
«Он ищет защиты», — определяет Кармела.
— Он не нападал на меня, — тяжело отдуваясь, объясняет она художнику, который где-то раздобыл мясницкий нож и теперь стоит по другую сторону машины в боевой позе. — Он хотел попасть внутрь, а я оказалась у него на пути… Он не нападал…
Они рассматривают агрессора, застыв на своих местах. Старик превратился в комок неправильной формы. Поднятые безоружные руки дрожат, под ногтями кровь и грязь, на запястье старомодные часы со стрелками.
Время идет, это видно даже по старомодным часам. Секунда за секундой, и больше ничего не происходит.
«Это поза защиты. — Кармела вспоминает, что именно так складываются высшие приматы. — Но от чего он хочет защититься? От Нико? Нет: Нико пришел позже».
— Что он делает? — спрашивает художник, не опуская нож.
— Ты и сам видишь. Это… поза защиты. Тело свернулось, руки и ноги согнуты, голова между рук…
