Вертолет «Bell», приданный Ларедо Министерством внутренних дел вместе с двумя пилотами и пятью членами специальной команды, плавно опускается на территорию военной базы Торрехон-де-Ардос. Ночь как будто затянута дымом, и лунные шрамы едва видны из-за облачных клубов. Представители военной полиции ожидают Ларедо у края взлетной полосы, его ведут к большому бараку. Но Ларедо совсем не хочет в барак. Где ему на самом деле хочется оказаться — так это у себя дома в Брюсселе; он только что звонил туда, чтобы, кроме прочего, выступить судьей в споре между своим сыном Хавьером, который постарше и имеет право ложиться спать попозже, и дочерью Исабель, которая младше, но в вопросе позднего отбоя требует равных прав. Ларедо улаживает разногласие, позволив обоим «только в этот вечер» посидеть еще чуть-чуть в маминой комнате.

У его жены тоже все в порядке, хотя, конечно, не без крохотной паники, не без чуточки ужаса, и Ларедо слушает ее с комом в горле, понимая, что и у нее такой же ком, и оба пытаются это скрыть — нечто вроде ритуала, выработанного за долгие годы работы, — используя стандартные фразы наподобие «Все хорошо, продолжаю заниматься, пока не знаю, когда вернусь, много работы». Потому что оба они по опыту знают, что его звонок автоматически прослушивается, а стоит ему произнести какое-нибудь запретное слово («эпидемия», «жертвы», «войска»), и связь может прерваться, и тогда семья окажется закупоренной в пузыре тишины. Вполне возможно, что именно это скоро и произойдет: в Брюсселе ситуация не такая серьезная, как в Мадриде или в Лондоне, однако «манифестации» начались уже и здесь.

Военные полицейские протягивают ему руки, чтобы помочь спуститься; ветер от лопастей вертолета рвет волосы с головы.

— Сеньор? — Ему отдают честь. — Сюда, пожалуйста, сеньор.

Терзающий его вопрос куда сложнее, чем простое «что я здесь делаю». Ларедо думает на ходу, следуя за полицейскими в барак, а спину его прикрывают пятеро наемников. Ларедо упрямо стремится выразить свой вопрос, придать ему форму: «Почему я этим занимаюсь? Почему в конце концов я оказался на такой работе?»

Он мечтал стать продавцом автомобилей. Пусть это звучит странно, но ему всегда нравилось именно это занятие. Сидеть в дилерском центре, подыскивать подходящего клиента и пичкать информацией о новой модели: большой, мощной, стального цвета. Разумеется, он бы хорошо справлялся с этим делом. К каждому клиенту нужен персональный подход, особая форма заманить его в ловушку. Ларедо вспоминает слова своего отца: «Боже мой, Хоакин, я не думаю, чтобы в этом мире хоть кто-то хотел быть продавцом машин». И вот к чему мы пришли: теперь это стало мечтой Ларедо.

— Осторожно, сеньор, ступеньки.

— Спасибо.

Позади остается шум двигателей. На взлетной полосе Ларедо видит людей в военной форме. По его предположениям, Отряд 45 (отвечающий за эвакуацию короля и президента) уже вылетел. Место, где они сейчас идут, лишено крыши и напоминает вход в цирковой шатер: временная, совсем недавняя постройка, не хватает только парусины. Модули, соединенные между собой в павильон, вход в который охраняют свирепые полицейские. Ларедо смеется про себя, подумав о своем братце Гаспаре, процветающем клерке в швейцарской страховой компании, который в юности мечтал стать режиссером порнофильмов, новым Рассом Мейером, «только это будет высокое искусство, — уточнял Гаспар, — крупные планы задниц, сисек, херов и пелоток… они и есть главные герои».

Ни одно из этих притязаний не выдержало даже двух схваток с их отцом. Да и схватки были не такие уж яростные. «Сама жизнь тебе показывает, что ты должен двигаться по другой дороге, потому что…» Но Ларедо не приходят в голову никакие настоящие «потому что». Теперь ему любопытно: мечтают ли торговцы автомобилями и режиссеры порнофильмов стать сотрудниками Европола или клерками страховых компаний? Любопытно…

— Сеньор Ларедо? Я доктор Гарригес. Очень приятно.

— Рад знакомству.

Гарригес без пиджака, под мышками на рубашке круги пота, на шее болтается фонендоскоп. Доктору за пятьдесят, у него седые волосы, очки в металлической оправе, глаза печальные и утомленные. Его сопровождает женщина южноамериканской наружности, в белом халате, ее фамилия Саласар. На лицах у обоих написана уверенность, что в эту ночь они не сомкнут глаз и что им здорово повезет, если завтра они смогут сказать то же самое.

— Ситуация ощутимо переменилась, — говорит Гарригес. — Мы сразу же связались с сеньором Агирре, тот известил вас. В первую очередь потому, что это вы обнаружили Случай-Э, я не ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь.

За входом в цирк цирка нет, но все равно похоже. Клоунов тут точно хватает. Широкое пространство освещено лампами, висящими в шахматном порядке. С одной стороны в ряд выстроились герметические кабины ЯБХ[6]-риска, вход в каждую из них оборудован туннелем с фильтрами. С другой стороны рабочие расставляют прозрачные клетки.

Навстречу Ларедо и Гарригесу торопятся солдаты, военные и санитары в масках. Гарригес начинает что-то объяснять, но Ларедо, не дослушав, оборачивается к своей команде. Натыкается на серьезный взгляд Мавра.

— Идите в казармы и немного отдохните. Поешьте, сходите в душ. Если вы понадобитесь, я позвоню.

— Есть, сеньор. — Мавр смотрит на Де Сото и Бюст, которые уже успели развернуться.

По какой причине, если таковая вообще существует, люди движутся, словно по конвейерной ленте, — безоружные, беззащитные, как марионетки в руках судьбы? Вот какая философия бурлит в котелке Ларедо, а топливом служит усталость. Но доктор Гарригес не дает ему поразмыслить.