Шрифт:
Закладка:
— Вряд ли потому, что раскаивался.
— Легко осуждать других, — сказала Светлана. — А он больше десяти лет был вынужден скрывать, кто он есть. Скрывать от самых близких. От своих же детей. Думаете, это легко?
— Смотря что скрывать. Мужья вечно что-нибудь скрывают от жен, а родители — от детей. Удивительно, что он вообще решился о таком рассказать.
— О чем «таком»? Это же для него главное.
— Главное, что он — доносчик КГБ?
— Что он еврей.
— Ваш муж не первый, кто скрывал этот неблаговидный факт. До тех пор, пока он таковым уже не считался. В наше время многие находят у себя еврейские корни. По воскресеньям в храме Гроба Господня от таких не протолкнуться.
— Вы хоть раз видели его в храме Гроба Господня? Хоть кого-нибудь из нас там видели? Но, не буду врать, я бы с превеликой радостью там побывала. Я мечтаю побывать в храме Гроба Господня, а муж — у Стены Плача.
— Прекрасно. Поезжайте. Кто вам мешает? Границы открыты. В Иерусалиме толпы паломников. Среди них немало русских. У Яффских ворот прямо целыми автобусами выгружаются. На базаре каждое третье слово — на русском. Даже арабские торговцы его уже выучили.
— Все это замечательно, только ведь я не о паломничестве.
— Да? А о чем?
— Вы слышали, что он говорил. Он — сионист. Он хотел бы жить в Израиле.
— Отлично. Так поезжайте. Бе-ацлаха![12] Я вам мешать не стану. Барух, думаю, тоже.
— Но вы же знаете: мы не можем. После того, что сделал мой муж, нас не примут. Ни нас, ни наших дочерей.
— Тут я вам не советчик. Наведите справки у тех, кого приняли. Закон о возвращении, он для всех. Или почти для всех. Даже для преступников и предателей.
— Я сейчас не о законе.
— Вот как? Тогда о чем?
— О душе. Каково человеку жить в стране, где его презирают?
— Этим вопросом вашему мужу стоило озадачиться сорок лет назад.
— Поверьте, так и было.
— И он, видимо, нашел для себя ответ.
Светлана провела рукой по лбу — похоже, расстроилась.
— Ах, девочка, легко судить, когда не знаешь всех обстоятельств.
Лиора почувствовала, что ей противна эта женщина и ее приторные, мелодраматические, вкрадчивые речи. Она снова покосилась в сторону коридора — не появится ли Барух. Сколько еще она выдержит наедине с этой женщиной? Только заумных бесед о правосудии им не хватало. Кто на самом деле жертва? Кто преступник? И кто вправе их судить? Кто? Лишь дети да недоумки не судят, а скорбят и оплакивают. Но как судить о чем-то, если не знаешь всех обстоятельств? А судил ли хоть раз кто-нибудь, зная все обстоятельства? При любой возможности каждый тасует факты на свой лад. Сегодня она в газетах — наивный беззащитный олененок. Завтра на свет вытащат другие факты, и она превратится в хитрую меркантильную суку. А позже, может статься, окажется в съемочном павильоне, и они с телеведущим, сидя на диванчиках с кофе в руках, будут изображать задушевную беседу, якобы сочувственную и искреннюю. Однако в данной ситуации, на этой кухне Лиора отнюдь не собиралась распространяться Светлане о них с Барухом. Никто из них этого не заслуживал. В мире полно нахалюг; они норовят разрушить вашу жизнь, от них ничего не скроешь, разве что кое-какие памятные картинки из прошлого.
Их московская квартира, она совсем еще малышка. Приходит зареванная из садика или с детской площадки, а отец твердит: «Тебе нечего стыдиться. Выше голову! Ты — дочь гордого и древнего народа».
Родительский альбом, и в нем газетные вырезки с портретами героев — кто-то бывал у них дома, кто-то сидит в тюрьме. Среди них на почетном месте — фотография Баруха. Хотя к тому времени, когда она хоть что-то стала понимать, его уже освободили. Фотографии запечатлели моменты его триумфа. Невысокий человек с взъерошенными волосами и озорной улыбкой отдает честь почетному караулу в аэропорту имени Бен-Гуриона. Вот он сидит рядом с премьер-министром, и тот что-то шепчет ему на ухо. Вот его несет на руках восторженная толпа. Вот он стоит перед софитами и микрофонами, держа за руку заждавшуюся его красавицу жену.
Альбом с вырезками, вместе со шкафом орехового дерева, в котором он хранился, переехал с ними в Петах-Тикву. Но в Израиле эти вырезки оказались ни к чему. Советских врагов удалось одолеть, эта битва была выиграна. На смену ей пришла новая битва — обустроить жизнь в Земле обетованной. Придя из школы и в одиночестве дожидаясь родителей с работы, она иногда доставала и разглядывала альбом — на ребенка его магия действовала еще долго.
Годовщина Дня Иерусалима, они с родителями на встрече бывших отказников в лесу Бен-Шемен. Под соснами накрыты столы. Между деревьев развешаны гирлянды флажков. Старые активисты, поседевшие, но не утратившие бодрости духа. Не только ее родители — многие пришли с детьми, с внуками. Для большинства этот день был днем возрождения их народа. Израильские парашютисты освободили не только Иерусалим — они, можно сказать, освободили их тоже. Там они с Барухом и познакомились. К аккумулятору чьего-то «фольксвагена» подключили микрофон, электронную клавиатуру и электрогитару. Барух встал за клавиши, кто-то взял аккордеон, отец — гитару, и вместе они исполнили «Кахоль ве лаван»[13]. Позже отец их познакомил. Ей было двадцать два, она оканчивала университет. «Серьезная девушка. Серьезно относится к учебе», — с гордостью сказал отец. «Вижу, вижу», — поддразнил ее Барух и спросил, что она собирается делать после университета. «Я бы хотела заниматься политикой», — набравшись смелости, ответила она. «Активистка у вас выросла, Ицхак», — сказал Барух. «Не самый плохой выбор», — ответил отец. «Моя дочь так не считает!» — и Барух усмехнулся.
Та зимняя поездка в Хельсинки с торговым представительством. Посещение заводов по производству мобильных телефонов и бумажных фабрик. Было холодно, и Баруху пришлось надеть модное пальто, они с Дафной купили его в торговом комплексе «Мамилла». «Меня примут за австрийского лыжника», — жаловался Барух. Он ходил в пальто, купленном в тысяча девятьсот девяносто втором году на киевском рынке по случаю его символического возвращения в бывший Советский Союз. Для украинского машиниста оно, может, и в самый раз, но для израильского министра торговли никак не годилось. Видя Баруха в этом пальто, она всегда вспоминала, как они с Дафной его покупали, — сначала долго бродили по магазинам, пили капучино в кафе «Арома». Как две подружки. А в
