Шрифт:
Закладка:
Позднее, уже зная обо всем, Дачесс жалела, что не растянула ту поездку, не вобрала в себя по каплям ту пограничную ночь. Нет чтобы прокатиться по пляжу, напитаться звездным блеском, гулким шумом океана, запомнить накрепко каждый уличный фонарь на Мейн-стрит; вдохнуть и удержать в легких, в крови последний миг относительно нормального существования! Потому что да — было в основном плохо; но, едва Дачесс вырулила на Айви-Ранч-роуд, едва перед велосипедом расступились соседи, словно она здесь главная — ей открылась разница, пропасть между до и после.
Первым порывом при виде полицейского фургона было свалить. Потому что, собираясь за подарком Робину, Дачесс задержалась на Айви-Ранч-роуд. Отыскала камень с острыми гранями, проникла во двор Брендона Рока, приподняла брезент на бесценном «Мустанге» и оставила царапину — по всей двери и всему крылу; давила сильно, так что под краской серебристо блеснул металл. Брендон Рок избил ее мать — так вот же ему, выродку.
Но машин было несоразмерно много, и шуму тоже; и во взгляде Уока Дачесс прочла, что дело куда серьезнее порчи имущества.
Велосипед звякнул, уроненный Дачесс; глухо шлепнулась сумка. Один из копов заступил дорогу. Дачесс его лягнула, а он ничего, просто попятился. Где это видано?
Дачесс поднырнула под ограничительную ленту, затем — под руку другого копа, который хотел остановить ее. Ругательства в адрес этих конкретных и всех остальных копов так и сыпались с ее губ — все грязные слова, какие она только знала.
Слава богу, вот он, Робин — живой и невредимый. Уок играл желваками, стискивал губы — но по его глазам Дачесс поняла всё. Всё. Потому ее и в гостиную не пускают, и напрасно она бьется в руках Уока, и даже пытается обезвредить его, тыча пальцем ему в глаз. Напрасно сквернословит, грозит и визжит — все ясно и по отчаянному сопротивлению Уока, и по нечеловеческому вою Робина.
С Дачесс, повисшей у него на плечах, Уок вышел через заднюю дверь, во двор, где ее не могли видеть зеваки. Здесь он усадил Дачесс на землю и обнял, здесь она обозвала его ублюдком, здесь, чуть поодаль, бился в рыданиях Робин — словно миру конец.
Мимо сновали чужие — кто в полицейской форме, кто в штатском.
Все уже надеялись, что Дачесс затихла, — тогда-то она и высвободилась, и, согнувшись пополам, бросилась обратно в дом. Ей, ловкой и юркой, удалось проскочить, ворваться в дверь, да только за дверью открылась не кухня — потому что целый дом скукожился до одной плоскости, до одной-единственной сцены.
Дачесс увидела маму.
Больше она не билась, не лягалась, не исторгала ругательств. Позволила Уоку обнять себя, взять на руки и вынести из дома, как ребенка — которым и была.
— Вы с Робином сегодня переночуете у меня, — сказал Уок.
Считаные ярды к автомобилю показались бесконечными — их троих буравили взглядами, слепили видеокамерой. Робин накрепко вцепился Дачесс в ладонь; сама она не имела сил даже зыркнуть на какого-нибудь зеваку, не то что огрызнуться вслух. Шевельнулась штора в доме Милтона, и на мгновение их взгляды скрестились, после чего Милтона поглотила тень.
Дачесс наклонилась за своей сумкой. Чуть ли не с удивлением увидела внутри капкейки, куклу, свечки.
Потом пришлось долго ждать в машине. Робин не выдержал — ночные часы подмяли наконец его маленькое тело. Он заснул подле Дачесс, но метался и стонал во сне, и при каждом вскрике Дачесс гладила его вихрастую макушку.
Наконец Уок сел за руль и медленно поехал с Айви-Ранч-роуд. Дачесс глядела в окно. Вот этот квадрат, вырезанный из ночи прожекторами, — ее дом; вот эта размытая тьма — ее жизнь.
Уок вел машину, до упора опустив оконное стекло, поджаривая локоть на солнце. Равнины были как просторная грудная клетка, что ходит ходуном — на вдохе прерия, на выдохе степь, в промежутке пастбище. С восточной стороны поблескивала река, змеилась по территории четырех штатов, прежде чем влиться в Тихий океан.
Радио было выключено; мили полной тишины, оттененной стрекотом сверчков; да еще изредка прогрохочет добитый встречный грузовик. Водитель, непременно до пояса голый, либо опустит голову, либо уставится строго вперед — словно ему есть что скрывать. Сам Уок ехал на низкой скорости. Он уже давно толком не спал. Последнюю ночь они провели в мотеле, в двухкомнатном номере; дверь между комнатами Уок прикрыл неплотно, оставил щель. Еще в Кейп-Хейвене он предложил добираться до Монтаны самолетом, но мальчик заробел, и Уок вздохнул с облегчением — он и сам терпеть не мог летать.
Теперь Робин и Дачесс ехали на заднем сиденье, отвернувшись друг от друга. Казалось, каждый из них видит за окном пейзаж чужой и враждебной страны. О той ночи Робин молчал. Ни Уок, ни сестра не дождались от него ни словечка. Равно как и полицейские, специально подготовленные для таких случаев. Вооруженные состраданием, они определили Робина в комнату, где со стен по-человечьи улыбались добрые звери (притом никаких режущих глаз красок, сплошные пастельные тона); дали ему карандаши и бумагу. В их интонациях и взглядах читалась безнадежность, будто Робин — хрупкий стеклянный сосуд — уже разбился вдребезги, и дело приходится иметь с кучкой осколков. Дачесс сохраняла презрительное выражение лица, руки скрещивала на груди, морщила нос, всем своим видом как бы говоря: знаю я ваши дешевые уловки, ничего у вас не выйдет.
— Как вы там, дети?
Ответа Уок не получил.
Позади оставались городишки в строительных лесах, водонапорные башни. Миль пятьдесят параллельно с хайвеем бежала железная дорога — обугленные откосы заросли ржавым бурьяном, словно с последнего поезда, здесь пропыхтевшего, миновала целая жизнь.
Уок снизил скорость у методистской церкви — беленые стены, кровля из светло-зеленого шифера и стрельчатый шпиль — будто указатель единственной достойной цели.
— Проголодались?
Уок знал, что Дачесс и Робин не ответят. Долгое путешествие — тысяча миль; трасса 80, тот отрезок, что пролег по опаленным просторам Невады, где земля и воздух одинаково сухие, одинаково пыльные. Целая вечность понадобилась, чтобы охре смениться на зелень; позади был штат Айдахо, впереди — Вайоминг; ехать предстояло как раз через Йеллоустонский национальный парк. В Дачесс ненадолго проснулся интерес к пейзажу.
Поесть остановились, не доезжая Твин-Ривер-Миллз.
Сели в обшарпанной кабинке, Уок заказал бургеры и молочные коктейли. В окно была видна заправка. Из арендованного трейлера выбрались молодые супруги с малюткой-дочерью, направились к закусочной. Девочка была до ушей перемазана шоколадом; мать хлопотала вокруг нее, на ходу вытирала ладошки и мордашку влажными салфетками, умиленно улыбаясь.
Робин даже про еду забыл, так на них и уставился. Уок накрыл ладонью узкое плечико, и Робин перевел глаза на свой коктейль.
— Всё будет хорошо, — вымучил Уок.
