— А с Алексеем Николаевичем вы говорили?

— С каким Алексеем Николаевичем?

— С Крыловым. Он судостроитель от бога, но, насколько я его… о нем слышала, большой патриот и прекрасно разбирается и в том, с помощью чего суда строить можно. Может он отечественные станки вместо этих иностранных посоветует…

— А… считай, что говорили. Там иностранные нужны для изготовления деталей судовых машин, гребных валов и прочих особо точных деталей большого размера, в СССР пока ничего подобного не делается. В Иваново, правда, строится новый станкостроительный завод, может там… но когда его еще запустят — а судостроительный нам уже сейчас нужен. Сама понимаешь, если мы его даже завтра строить начнем, то минимум пару лет потребуется на его обустройство.

— Это вы верно заметили. Но у меня загашника за границей нет, Марта тоже деньгами свободными не располагает, а кредит… сейчас в Европе кредит получить — проблема почти нерешаемая. Разве что… нет, это вообще не вариант.

— Почему? В смысле, что именно «не вариант»?

— Да так, посетила мысль дурацкая, но что она дурацкая, я не сразу сообразила.

— Все же изложи ее, вдруг и в ней рациональное зерно есть?

— Немцы, да и бельгийцы с голландцами очень даже с удовольствием могут покупать удобрения, карбамид тот же, а установки по его производству из метана сделать недолго. То есть малой мощности и которые прослужат всего пару лет, недолго…

— А почему считаешь, что мысль твое дурацкая?

— Потому что удобрения нужно на свои поля сыпать. Есть такая наука статистика, которая говорит, что у нас засуха каждые одиннадцать лет случается, это как-то с циклами солнечной активности связано… в общем, через год у нас эта засуха случится и может даже голод настать — если запаса продовольствия не создать. А чтобы его создать, нужно поля как следует удобрить. Так что продавать буржуям удобрения значит себя на голод обречь.

— А ты насчет засухи уверена? — встревожился Лаврентий Павлович, причем встревожился настолько, что машина, в которой они ехали с вокзала, задергалась. Почему-то, как он сам с удивлением осознал, слова Веры он воспринимал очень серьезно.

— Уверена. И уверена, что нужно сильно продажу зерна за границу сокращать. Так что будем не судостроительный завод строить, а элеваторы и зернохранилища.

— Не было печали… Тут и без этого проблем выше крыши, а еще и ты с засухой…

— А какие проблемы?

— Дома расскажу. В гости пригласишь чаю попить?

В гостях у Веры Лаврентий Павлович слегка расслабился, и вовсе не от чашки с очень вкусным чаем, который Вера привезла с собой из Лондона. Просто он подумал, что Вера, скорее всего, по своей давней привычке «нагнетает» — чтобы после успешного решения очередной задачи все вокруг радостно вздыхали с облегчением. Да и мысли его все же переместились в другую сторону:

— Я тебе обещал веселые истории рассказать по возвращении? Ну так слушай. Мы тут кое-кого порасспрашивали кое о чем… со скополамином порасспрашивали. И кое-что интересного узнали… много, гораздо больше, чем хотелось. Если, как ты говоришь, сопли по столу не размазывать, то получается, что у нас, причем в руководстве ОГПУ в том числе, зреет заговор, и основные его участники вышли из ОГПУ Украины. Не только из ОГПУ, но интересно то, что все примерно так, как ты и предупреждала: там основные фигуранты — как раз дети мироедов. Но проблема в том, что взять их и, скажем, арестовать, мы не можем: заговорщиков слишком много и у них большинство рычагов реальной власти. Ну, нескольких из них мы, можно сказать, нейтрализовали: как ты и предупреждала, скополамин с мескалином иногда дает фатальные последствия. Но этих фигурантов-то не жалко, они на десяток расстрельных статей уже навредить успели. Только вот основная из масса… Иосиф Виссарионович в курсе, кое о чем сейчас знают товарищи Куйбышев и Киров… Киров особенно, а Ленинграде партия зиновьевцев еще очень сильна. А вот что с прочими делать…

— Батрахотоксин срочно нужен?

— А как его применять-то? Если кому вколоть, что сразу все станет понятно…

— Вы на Литвинова уже вышли?

— А толку?

— Насколько я знаю… то есть слышала, товарищ Валлах очень любит пыль в глаза пускать, особенно иностранцам.

— Ну и…

— Приемы устраивает, в особенности в нашем посольстве в Лондоне, или в ресторанах тамошних.

— Допустим.

— А химия умеет много чудес. Если я вам сделаю маленькую такую штучку, похожую на икринку осетровою, а ваш человек эту икринку ему на бутерброд положит…

— И что?

— Есть такая страшная химия, называется поливинилацетатфталат. В желудке она не растворяется совсем, а вот попадая после желудка в кишечник… я сделаю такую каспулу, которая растворится минут через сорок, а так как современная медицина и даже современная химия определить батрахотоксин в организме, особенно через час после того, как он сработает, не в состоянии, то в заключении напишут «внезапная остановка сердца». Они и в самом деле будет абсолютно внезапной, но нужно будет эту капсулу именно нужному товарищу на бутерброд положить.

— Ты… ты страшный человек! Когда эти икринки изготовить сможешь? Ты не волнуйся, я даже Иосифу Виссарионовичу ничего говорить не буду. А человек, который икринку в нужное место положить сможет, у меня есть…

О господине Валлахе Лаврентий Павлович знал несколько больше, чем ему «полагалось по должности», и знал даже больше, чем сам Меер-Генох Моисеевич о себе знал. В свое время Вера ему подсказала очень простой способ обнаружения источника утечек информации: выдать разным людям информацию, слегка отличающуюся в деталях, и проследить, какая попадет туда, куда ей попадать не надо. Так что после того, как англичане бросились произволить полиакрилат калия, для выяснения источника утечки Вере потребовалось лишь провести анализ «британской прокладки»: пять принципиально разных технологий давали очень четкий «отпечаток» в виде совершенно различного состава побочных продуктов. Тогда — из-за существенно более высоких затрат, нежели при использовании Вериной «защищенной» технологии, британская попытка ущерба бизнесу Марты Густаффсон не нанесла, но за Максимом Максимовичем Лаврентий Павлович стал приглядывать очень внимательно — и постепенно отношение к этому «товарищу» у Берии переросло в откровенную ненависть. То есть все же не в совсем уж откровенную, чувства свои Лаврентий Павлович скрывать умел прекрасно — но когда британские газеты в октябре