над ними львы. Казалось воинам Конурбая, что дух барса облекся в плоть Манаса. Тщетно Конурбай призывал их остановиться — его не слушали, ища спасения. Конурбай стал искать глазами Джолоя — и увидел его удирающим от Манаса. Стал он искать глазами Незкару — и увидел его бегущим от Кошоя. Тогда с криком: «Татай!» — повернул он своего коня, быстроногого Алкару, против врага, надеясь, что вслед за ним повернут своих коней отступающие воины. Но тут увидел себя Конурбай между тремя смертями: справа он увидел Чу-бака, слева — Бакая, а прямо на него мчался юный Сыргак. Конурбай обнажил меч и одним ударом выбил меч из рук Чубака, но в это время метнул свое драгоценное копье Сыргак. Копье вонзилось в лопатку Конурбая. Он почувствовал такую боль, что передалась она от всадника скакуну. Алкара взвился над киргизскими богатырями, встряхнул гривой так, что выскочило копье из лопатки седока, и полетел, как птица, опережая бегущее войско. Видя, что сам Конурбай обратился в бегство, его воины забыли о чести и поскакали с такой быстротой, что киргизы не могли их догнать. Вдруг увидели киргизы, что багровое море пыли, в котором потонула земля, стало ниже земли: внезапно выросли горы. Тогда Кошой ударил в барабан. Войско остановилось. Всадники и кони, тяжело дыша, замерли, не понимая, что случилось.

Кошой крикнул:

— Прекратите погоню за врагом! Разве вы не узнаете землю, которая стремится навстречу копытам ваших коней? Это родина, земля отцов!

Манас, услышав слова Кошоя, снял шлем. На лбу его блестел пот. Он поднял свои звездные глаза и увидел вершины, такие высокие, что закрывали они все небо. Великим снеговым хребтом уходили горы на восток, рассыпаясь на западе отрогами и увалами, далеко выбегающими в степь. Реки бурно сбегали с вершин, а через реки были перекинуты снеговые мосты. Вдоль отвесных скал падали звонкие воды. Горячая зелень пастбищ сверкала рядом с холодной белизной ледников и могучей синевой древних лесов. Вершины, увенчанные серебряным снегом, почудились Манасу великанами, может быть добрыми, светлыми предками, которые приветствовали возвращение своих детей на родину.

Бакай приблизился к Манасу, погруженному в мечтание.

— Надо, — сказал он, — устроить пир в честь победы. Пусть веселье пира будет первым, что встретит джигитов на родине, землю которой они завоевали, не родившись на ней.

Манас отвечал:

— Нельзя нам пировать, мой Бакай, пока мы не вытащили колья юрт из алтайской земли. Возьми тысячу воинов и скачи на Алтай: пусть семьи наши перекочуют на землю отцов.

Так сказав, Манас прибавил:

— Скажи Каныкей, что я жду ее…

Бакай отправился во главе тысячи на Алтай, и каждый день Манас ждал его, глядя в стеклянный шар, подаренный ему Сыргаком. Этот шар, если вы помните, добыл Сыргак, убив колдуна Большой Глаз. И хотя стекло сближало две точки на расстояние сорока суток пути, Бакая не было видно. Воины уже начали роптать, томясь бездействием, желая раскинуть юрты, устроить пир и позабавиться охотой на земле отцов. Но Манас приказал ждать. И вот в один из счастливых дней показались киргизские юрты. Манас издали увидел жену свою Каныкей, мать свою Чиирду, брата своего Бакая. Он узнал стариков своего племени, женщин своего племени, только не узнал подростков, ибо оставил их детьми. Вдруг он увидел, что одиннадцать людей из числа киргизов связаны, как рабы. Это удивило Манаса, и он поскакал навстречу всадникам. За ним поскакали сорок богатырей. Узнав их, жены и матери, сложив руки, поклонились сыновьям и мужьям, а Каныкей сказала:

— Привет тебе, Манас, на земле отцов, завоеванной твоей отвагой!

Манас поцеловал ее и сказал:

— Ты исхудала, жена моя. У тебя вид человека, побывавшего в гостях у смерти и родившегося заново.

— Да, мой Манас, — ответила Каныкей, — я побывала в гостях у смерти, и я узнала от нее, что ты не умер, ибо еще не исполнил своего предначертания, что не погасли твои глаза, ибо звезды не гаснут.

— Но почему же такие горькие мысли о моей смерти овладели тобой? — спросил Манас.

Тогда сказал Бакай:

— Посмотри на этих связанных, и ты все поймешь. Но пусть говорит Бозуул.

И Бозуул рассказал о коварстве Кокчокеза, о буйстве десяти сыновей Орозду, об отравлении тысячи киргизских воинов, о бегстве и смерти Бая, о нищете матери и жены Манаса.

Слезы обиды и пламя гнева выступили на лицах богатырей, слушавших Бозуула. Старый Джакып не выдержал, разрыдался. Тогда Сыргак, задыхаясь и негодуя, крикнул:

— Бакай! Бозуул! Почему вы не убили Кокчокеза и десятерых буянов? Почему вы не наказали их людей? Как могли вы привести их сюда, чтобы осквернить землю отцов?

Все воины взглянули на Бакая, а тот сказал:

— Я не хотел лишать Манаса сладости праведной мести, поэтому я приказал не убивать их.

Тогда воины взглянули на Манаса и увидели, что у него лик вождя. Манас сказал:

— Развяжите их. Я не хочу, чтобы кровь киргиза, пролитая киргизом, обагрила землю отцов в час возвращения. Не причиняйте вреда ни им, ни их людям. Я прощаю их.

Кокчокез и десять буянов пали к ногам Манаса, жарко благодаря его за милость. Джигиты зашумели, не одобряя поступка Манаса, а старейшины и зрелые мужи поразились мудрости и великодушию киргизского вождя. И тогда-то назвали они Манаса так: «Великодушный».

Когда воины стали наслаждаться встречей со своими близкими, Манас тихо сказал Кошою и Бакаю:

— Поедемте со мной.

Богатыри поскакали за своим вождем. Манас вывел их на вершину горы. Она круто обрывалась высоко над зеленой долиной. Вся земля отцов, из конца в конец, благодатная, благоуханная, раскинулась внизу перед глазами богатырей. Они услышали рев реки Чу, бурно катящей огромные валуны по дикому ущелью и мирно бегущей по степям. Они увидели Иссык-Куль, огромное озеро, чья теплая вода голубела в котловине среди снеговых хребтов. Они увидели многоводную реку Нарын. Они увидели прямо под собой реку Талас, быструю вверху, медленную внизу. Река эта разделялась на рукава, и между рукавами, окруженные со всех сторон водой, зеленели тучные луга.

— Спустимся к реке, — сказал Манас.

Богатыри помчались по невиданной крутизне и достигли берега реки, обильно поросшего камышом. Белые и желтые цветы шиповника, розовая жимолость, красная таволга пестрели вокруг, подобно ковру под ногами царственных елей. Река неслась по каменистому руслу, как песня народа — неведомо где началась, неведомо где закончится.

И Манас спешился и припал к реке, и вода с шумом струилась, касаясь его губ, касаясь его ресниц. И Манас жадно целовал эту воду, суровую, гневную, живую воду родины.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀