входе скажешь, что тебя вызвали к умирающему. А в городе постарайся потеряться. Сегодня воскресенье, базарный день. Гуляющих будет много. Ну и переоденься. Иначе найдут.

– А дальше?

Бертран пожал плечами:

– Потом придумаем.

– Придумаем? Мы с тобой? Но тогда надо договориться, где мы встретимся…

Кот покосился на мычащего падре, затем ловко накрыл его голову подушкой и прошептал:

– На базаре. Я тебя найду.

– А сам как убежишь?

Парень насмешливо взглянул на меня:

– Беги. У тебя времени мало.

Я направилась к двери. Обернулась:

– Слушай, а то, в чём ты каялся… Ты же придумал, да?

Его глаза сверкнули возмущением:

– Нельзя лгать на исповеди! – наставительно ответил он.

Понятно.

Я постучала и, стараясь подражать старческому голосу священника, просипела:

– Исповедь завершена.

Дверь грохнула и открылась. Я невольно обернулась. Бертрана уже не было.

– Чёй-то с ней? – угрюмо спросил стражник, кивнув на тело, мычащее на постели.

– Женщины, – устало отмахнулась я. – Рыдает о грехах.

И вышла. Мужик понимающе кивнул, плотно затворил дверь, грохнул щеколдой.

Я пошла вниз по винтовой лестнице, низко склонив голову. Сердце билось пойманным щеглом. Пришлось чуть приоткрыть рот, чтобы дышать. Неужели, свобода? Впервые за долгое время…

Винтовая лестница вывела в коридор. Я пошла по нему. Здесь суетились слуги и, проследив откуда идут те, у кого на плечах не растаял ещё снег, я поспешила в ту сторону. Чёрная лестница вывела меня во двор. Я обошла королевский замок. Погода стояла удивительная: ярко светило солнце, но при этом из редких белых облаков сыпался снег. А вернее, снежная крупа. Стараясь не сорваться в бег, двинулась по аллее между стриженных туй, и та вывела меня к готическим воротам, которые охраняли рослые стражники.

– Святой отец? – забасил один из них, вытирая заиндевелые усы.

Хорошие усы. Длинные. Наверное, должны закручиваться кольцами, но сейчас они свисали почти до ключиц. Я закашляла, прикрывая рукой горло. И только сейчас поняла, что обута в женские туфельки. Ох ты ж…

– Исповедь. К умирающему, – просипела, изо всех сил делая вид, что глобально простужена.

Меня пропустили.

Но выдохнула я только, когда пересекла подъёмный мост и по тропинке между каких-то обнажённых деревьев спустилась с холма в город.

Здесь действительно царило оживление. Толпы народа запрудили улицы. Мамашки с детьми, подростки, солидные мужчины с брюшками, молодые девицы, то и дело хихикающие и заливающиеся румянцем, парни, всячески бросающие влюблённые взгляды направо и налево – все они были разряжены в цветастую одежду, преисполнены веселья и предвкушения чего-то эдакого.

Я шла и шла, с любопытством оглядываясь.

Европейский город. Узкие улицы, высокие черепичные крыши. Гладкий булыжник под ногами. Я направилась в ту же сторону, куда и основная масса народа. Меня захлестнула всеобщая радость и чувство свободы. Как же давно я такого не испытывала! Разумом понимала, что это – иллюзия. Я – в чужом мире. Как отсюда выбраться – не знаю. Будущее туманно и не определено. И всё же…

Маленькая победа. Счастье отстроченной смерти.

Кому-то может не понравится ощущение замкнутости в средневековых городах, эта особая малость пространства вокруг, но я боюсь пространств. И людей.

Кстати, я же боюсь людей? Разве нет?

Кажется, уже нет.

Рынок тоже оказался небольшим. Отчасти он располагался в здании, отдалённо напоминающем гостиный двор: арки, колонны. Но большая часть его выплеснулась на улицы, словно забродивший компот. Я ходила между прилавков, слушала возгласы, приглашающие померить или попробовать, и думала, как бы мне переодеться. Денег-то у меня нет.

Украдкой взглянула на обручальное кольцо. Продать? Вряд ли. Скорее всего, продажа драгоценности привлечёт ко мне излишнее внимание. Может, она – фамильная, например? А что? Кольцо многоразового пользования: женился, убил жену, снял кольцо с пальца – передал следующей. Удобно.

– Сударыня, – вдруг замурлыкала носатая торговка, приплясывая за прилавком с горячей снедью, – какая молоденькая и красивая! Совсем замёрзла, поди?

– Да, есть такое, – вздохнула я. – А не подскажете, где здесь ювелирная лавка? Или ломбард?

– Лом… что? А бледненькая какая! На вот, возьми пряничек. С глазурью. Сахарный. Сама пекла! И чайку горяченького. А может того, пунша, а?

Мне захотелось сказать ей, что у меня денег нет. Но вот как признаться в этом? Плащ из какой-то добротной материи, подбит атласом. Платье тоже выдаёт мой статус. Скажу, и сразу навлеку на себя подозрения в воровстве.

– Спасибо. Я не голодна.

– А это вы просто моих пряничков не пробовали, – засмеялась торговка, налила из дымящейся кастрюльки чай в глиняную кружку и протянула мне. – Возьми, красавица. От чистого сердца же!

А ведь я не завтракала. И не обедала. Желудок забурчал. И не ужинала, между прочим!

– Бери-бери, – добродушно подмигнула мне женщина.

И всё-таки даже этот ужасный мир не без добрых людей. Вздохнув, я взяла в руки теплую кружку.

– Спасибо!

М-м… а запах! Неужели, имбирь?

– И пряничек, пряничек. У меня – самые лучшие в городе! – горделиво сообщила торговка.

Я откусила. Действительно превосходно! Никогда таких не ела! Я снова посмотрела на добрую женщину и прошептала:

– Спасибо!

– Ну, – она прищурилась, – спасибо в карман не положишь. С вас, милая, двадцать медяков.

Я поперхнулась.

– Но… вы же сказали: «от чистого сердца». Вы же ничего не говорили, что я должна их купить… я думала…

– От чистого, конечно, – неприятно рассмеялась та, ощерив морщинистое лицо. – А как иначе? У меня весь товар от чистого сердца.

– Надо было так и сказать, что продаёте! – рассердилась я.

– А как иначе? Не бесплатно ж отдаю. Я бедная женщина! Я не могу каждую нищенку бесплатно кормить. А ты, голубушка,