— Вы убили обоих?

— Одного точно убили. Пришлось стрелять трижды, и все три раза серебряными пулями — только после этого он свалился. Голову мы отрезали, она валяется где-то в фургоне. Видел бы ты…

Что было дальше, Голеску не слышал. Он как раз добрался до первой площадки, где лестница поворачивала; кроме того, он слишком сосредоточился на обдумывании пьесы, чтобы обращать внимание на болтовню проезжих охотников.

Голеску был настолько уверен в успехе своего замысла, что уже на следующий день отправился в типографию и заказал пачку рекламных объявлений, которые печатались, пока он сидел в ближайшей таверне с бутылкой сливовицы. Готовые объявления его, впрочем, несколько разочаровали: выглядели они далеко не так броско, как он рассчитывал, зато были украшены множеством жирных восклицательных знаков.

К тому моменту, когда перед рассветом третьего дня Голеску покидал гостиницу, сценарий пьесы окончательно оформился у него в голове. Зевая во весь рот, Голеску спустился на первый этаж и, поставив на пол гроб и сумку, полез в карман, чтобы расплатиться за комнату.

— А это вашим помощникам на чай, добрейший хозяин, — сказал он, бросая на прилавок пригоршню мелких медных монет. — Обслуживание было выше всяких похвал.

— Да пребудут с вами молитвы всех святых, господин, — без воодушевления отозвался хозяин. — Кстати, не хотите ли оставить ваш новый адрес на случай, если вас будут спрашивать?

— Да, конечно, спасибо, что напомнили. Если у вас остановится мой друг эрцгерцог, передайте ему, что я буду ждать его в Париже, — сказал Голеску. — Я, знаете ли, занимаюсь постановкой опер; приходится много путешествовать.

— В таком случае не прикажете ли нанять для вас карету? — осведомился хозяин. — Такую, знаете, с золотыми колесами?

— Наверное, не стоит, сказал Голеску, мило улыбаясь. — До Предила я и пешком как-нибудь доберусь. Там меня уже ждет мой хороший знакомый со своим экипажем.

— Вы собираетесь идти пешком? — Скептическая гримаса на лице владельца гостиницы сменилась неподдельным интересом. — В таком случае, будьте осторожны. Говорят, в окрестностях города появилось еще одно чудовище!

— Чудовище?.. — переспросил Голеску и погрозил хозяину пальцем. — Знаете, мой друг, если бы я верил в подобные истории, то никогда бы ничего не добился и не стал бы тем, кем стал!

И, закинув на плечо гроб и подобрав сумку, Голеску вышел за дверь.

Несмотря на то, что раннее утро выдалось довольно прохладным, он успел здорово вспотеть, пока добрался до городских окраин. Когда же Голеску миновал городские ворота и зашагал по проселочной дороге, его радужное настроение уступило место легкой озабоченности. Тем не менее он снова просиял, когда увидел, что фургоны стоят на прежнем месте, а стреноженные лошади мирно пасутся на поляне неподалеку. Сбросив свою ношу на траву, Голеску взобрался на передок фургона Амонет и, стукнув кулаком в дверь, крикнул:

— Доброе утро, сони! Дядюшка Барбу вернулся!.. Ни звука в ответ.

— Эй?..

Из-за двери послышался чуть слышный, тоненький писк.

— Это я! — крикнул Голеску и толкнул дверь. Она оказалась не заперта, и Голеску осторожно заглянул внутрь.

В фургоне стоял какой-то очень резкий запах: сильно и густо пахло специями, карамелью и, кажется, кровью. Вытащив носовой платок, Голеску закрыл им рот и нос и, наклонившись вперед, всмотрелся в царивший в фургоне полумрак.

Амонет, полностью одетая, лежала, вытянувшись, на своей койке. Ее руки были скрещены на груди, словно у покойницы. Глаза ее были закрыты, кожа казалась серой, будто зола, но лицо выражало такое неземное блаженство, что Голеску поначалу не понял, кто лежит перед ним. Бочком протиснувшись в дверь, он шагнул к кровати и наклонился над ней.

— Мадам?.. — Он коснулся руки Амонет. Ее плоть показалась ему неподатливой и холодной, как камень.

— О-о-о!.. — вырвалось у Голеску. Амонет казалась ослепительно прекрасной, ибо смерть (а как еще можно было назвать ее состояние?) стерла с ее лица выражение всегдашней настороженности, враждебности и тоски. Это было так неожиданно и непривычно, что Голеску невольно попятился и вдруг услышал какой-то стук. Что-то упало с кровати и покатилось по полу. Наклонившись, Голеску увидел у самых своих ног вырезанный из какого-то темного камня кубок на высокой ножке. Сначала он показался Голеску пустым, но потом по его внутренней поверхности сползла вниз и замерла у самого ободка густая черная капля.

— Черная Чаша… — пробормотал Голеску и несколько раз моргнул, чувствуя себя в точности как тот комический персонаж, который получил по лицу кремовым тортом. Только потом до него дошло, что тоненький писк, который он слышал с самого начала, доносится из-под кровати Амонет. Вздохнув, он наклонился и, пошарив в ящике, вытащил оттуда Эмиля.

— Ну, давай вылезай скорее, червяк! — проговорил он.

— Я хочу есть, — сообщил Эмиль.

— Это все, что ты можешь сказать? — удивился Голеску. — Королева Печали отошла в лучший мир, а ты только и думаешь о том, как бы набить брюхо?

Эмиль не ответил.

— Что тут произошло? — требовательно спросил Голеску. — Амонет покончила с собой?..

— Ее убила Черная Чаша, — нехотя пробормотал мальчуган.

— Да, я догадался, что в чаше был яд, это и младенцу понятно. Я имел в виду — почему? Почему она это сделала?

— Она хотела умереть, — сказал Эмиль, тщательно подбирая слова. — Она была очень, очень старой, но умереть никак могла. Тогда она сказала мне: «Сделай яд, который бы наверняка меня убил». Каждый месяц я готовил для нее новый состав, но он ни разу не сработал. Тогда она сказала: «Что если попробовать теобромин?». Я попробовал, и все получилось. Перед смертью она смеялась.

Голеску долго стоял неподвижно, глядя себе под ноги, потом сделал шаг назад и с размаху опустился в старенькое кресло.

— Мать пресвятая Богородица! — со слезами на глазах пробормотал он. — Значит, старик не лгал!.. Амонет и вправду была бессмертной!

— Я есть хочу, — напомнил Эмиль.

— Но как можно устать от жизни? — не слушая его, размышлял Голеску. — Ведь так приятно есть мягкий хлеб со сливочным маслом… Или спать… Или заставлять других верить тебе, какую бы чушь ты ни нес… Жизнь дает человеку множество удивительных возможностей и захватывающих переживаний — и лишиться всего этого по собственной воле?.. Не понимаю! Амонет крупно повезло, но она