В тот же день Петр Пустынник был официально объявлен Praetor peregrini. А также стал верховным судьей армии крестоносцев, ее главнокомандующим и религиозным лидером.

Адемару же Монтейльскому предстояло принять участие в походе только в качестве папского легата. Роль, конечно, почетная, но исключительно совещательная; он будет заседать в Совете крестоносцев, но не иметь в нем реального влияния.

И вот теперь, после такого падения, он как ни в чем не бывало явился ломать комедию перед своим давним соперником – человеком, похитившим у него пост, о котором он так мечтал, должность, которая увенчала бы его карьеру, – как если бы он действительно восторгался проповедью Петра.

– Монсеньор, я счастлив, что моя проповедь вам понравилась.

– Просто поразительно, какое воздействие на толпу всегда производят ваши речи, мой дорогой Петр.

– Я лишь смиренно стараюсь быть наилучшим глашатаем слова Божия.

– В действительности вы играете гораздо большую роль! – продолжал рассыпаться Адемар, медоточивый как никогда. – С таким апологетом, как вы, можно не беспокоиться о воцарении истинной веры. Лично я убежден, что не существует ни одного безбожника, которого вы не смогли бы обратить.

Намерение епископа обиняком низвести его до уровня простого коммивояжера никоим образом не ускользнуло от Петра, ощутившего, как внутри у него вспыхивают искры гнева. Ему хотелось ответить, что с Божьей помощью он мог бы постараться обратить даже некоторых епископов, но пришлось ограничиться улыбкой и легким наклоном головы. Адемар продолжал:

– Его святейшество лично поручил мне передать вам свои поздравления с этой проповедью ad gloriam Dei[35].

Петр не сумел сдержать удивления:

– Урбан Девятый нашел время прослушать мою проповедь?

И тут же пожалел о своем вопросе. Если папа его поздравляет, значит он его слушал. Петр разозлился на себя за слишком поспешно вырвавшиеся слова. Он постарался овладеть собой и поспешно продолжил:

– Он оказал мне большую честь, я знаю, как мало времени оставляют ему дела империи.

– Верно, но он всенепременно пожелал лично отследить этот решающий этап крестового похода. Я должен был связаться с ним после вашей проповеди по другим поводам, и он не скупился на похвалы вашей пламенной речи.

Петр подумал, что, если Адемар и дальше будет упражняться в своем лицемерии, рано или поздно у него изо рта потечет желчь.

– Я вам глубоко признателен, монсеньор.

Кто-то порывисто вошел в помещение, переключив на себя внимание обоих священнослужителей. На вновь прибывшем была широкая, расшитая золотом коричневая накидка и тяжелые кожаные сапоги, громко клацающие по металлическому полу. Темные брови, перечеркивающие квадратное лицо, прямой нос над короткой ухоженной бородой. Молодые дьяконы расступились, а льстивое выражение мгновенно исчезло с лица Адемара Монтейльского.

– Роберт Нормандский! – воскликнул Петр Пустынник громким голосом, в котором прозвучала нотка неудовольствия. – Вам удалось пропустить мою проповедь!

Роберт де Монтгомери, герцог Нормандии, прошел вперед со странным выражением – смеси суровости и раскаяния – на лице.

– Можете поверить, мне искренне жаль, мой дорогой Петр, но я только что поднялся на борт. К несчастью, меня задержало начало мятежа в одном из моих владений…

Вслед за ним вошел другой человек, моложе, но с таким же непреклонным видом. И застыл в трех шагах позади герцога.

– На ваших землях всегда мятежи, – с раздражением заметил Петр Пустынник.

Роберт приблизился к Адемару Монтейльскому, глядя ему прямо в глаза. Тот выдержал его взгляд, но невольно слегка откинул голову. Это непроизвольное движение не ускользнуло от внимания Роберта, и на лице у него появилась дерзкая ухмылка, когда он наклонился, чтобы поцеловать перстень. Потом он обернулся к Петру и, не меняя жесткого выражения лица, неожиданно ответил ему почти жалобным, совершенно не идущим ему тоном:

– Поймите же, дорогой Петр, даже при всех современных военных технологиях сеньору всегда будет сложно сохранять порядок на столь обширных землях.

Епископ, который явно чувствовал себя не в своей тарелке с момента появления герцога, предпочел откланяться:

– Хм… господа, к сожалению, вынужден вас оставить: до старта мне нужно еще кое-что уладить в моем ведомстве.

Роберт де Монтгомери в ответ проговорил «монсеньор», но Петр повел себя более официально:

– Ваше присутствие на моей проповеди было для меня честью, монсеньор.

Адемар в последний раз обернулся, чтобы ответить вежливой улыбкой, затем быстрым шагом вышел из помещения под непроницаемым взглядом спутника Роберта.

Петр Пустынник отослал присутствующих дьяконов, и они остались одни.

– Я хотел бы представить вам моего нового ближайшего помощника, – заговорил Роберт, указывая на сопровождающего его человека.

Тот подошел ближе и почтительно склонился перед Петром.

– Его зовут Арган. Я полностью ему доверяю и полагаю, что он будет крайне полезен нам на борту.

Петр посмотрел на доверенное лицо Роберта и не смог сдержать презрительную гримасу. Герцог явно нанял на службу бандита. Арган уловил реакцию проповедника, и в его глазах блеснула молния. Но он не выказал ничего больше, только отступил, в знак почтения склонив голову.

– Вы уже в курсе новостей относительно Годфруа Бульонского? – спросил Роберт де Монтгомери.

– Нет, о чем речь?

– Он положил конец своей распре с Боэмундом Тарентским, которая тянулась с две тысячи сто девяносто восьмого года. Годфруа официально отказался от намерения разместить германскую военную базу в Валоне и покинул те места, развязав таким образом Боэмунду руки и оставив за ним контроль над обоими берегами пролива Отранто.

– Не понимаю. Ведь такова была воля самого германского императора, а Годфруа относится к числу его сторонников. Так какого же черта он делает подобное одолжение какому-то сицилийскому нормандцу?

– Действительно, в этом нет ни малейшего военного смысла. Что меня и беспокоит.

– Не говорите загадками, Роберт! – резко оборвал его Петр.

– Я полагаю, что в этом есть политический смысл, – пояснил Роберт, тщательно выделяя каждое слово.

Войдя в ближайшее окружение Петра, Роберт научился бестрепетно выдерживать перепады его настроения. К тому же он давно понял, что проповедник не выносит, когда ему дают понять, что ему не хватает политического или дипломатического чутья. Вообще говоря, Петр Пустынник был вынужден уделять внимание такого рода соображениям только с момента, когда официально встал во главе крестового похода, и в этой области чувствовал себя как в новой, плохо подогнанной одежде.