Шрифт:
Закладка:
Настроение было безнадежно испорчено.
– Будь здоров! – я хлопнул по плечу крестного, повернулся и пошел домой, к своим.
Спать лягу. Мне ж так и не дали как следует выспаться после сегодняшней ночной гонки. Надо отдохнуть, завтра много работы.
Мужики поработали на славу. Вокруг дома были расчищены аккуратные тропинки, ровные сугробы возвышались по сторонам, и кто-то даже слепил снеговика. Наверное, Сашка. У него вечно детство играет. Сейчас, небось, ужинают с чувством выполненного долга и нагулянным аппетитом.
Захожу в дом и, стараясь быть незаметным, тихо прохожу к себе в каморку. Пока мы сюда не заселились – это был чулан. А потом Семен Петрович лично переоборудовал его в отдельную комнату для господина капрала.
А вот и он, легок на помине. Слегка навеселе, выпил с устатку. Я сажусь на свою лежанку, начинаю расстегивать замерзшими пальцами пуговицы мундира.
– Давай помогу, – говорит Семен Петрович.
В четыре руки с кафтаном и камзолом справляться сподручнее.
– А все-таки эти ночные покатушки ты зря устроил, Жора. Не в обиду говорю, а просто с высоты своей немалой жизни. Ночь – она, знаешь ли… всякое может случиться. Ну подождали бы день-два где-нибудь на почтовой станции, а потом, как метель улеглась – выступили бы посветлу. Так оно спокойней. И людей бы риску не подвергал почем зря… Я тебе так скажу. Все неприятности, которые с людьми случаются – они вот от такой молодой поспешности и горячности. Сам подумай, ну если бы конь в темноте ногу сломал? Что бы тогда делать стали?
И этот туда же.
– Спасибо тебе, Семен Петрович. Надоумил. Теперь буду знать.
– Вот то-то и оно! – довольно улыбается в седые усы старый солдат.
Он, походу, не уловил иронии. Да и пусть.
Мы вдвоем развесили мундир на вбитые в стену колышки, я аккуратно положил парик на притолоку и с наслаждением растянулся на лежанке.
– Спокойной ночи!
Дверь прикрылась. Проваливаясь в сон, я слышал доносящийся из-за стола спор. Ну да, все, как я и ожидал. Гретые на костре камни – глупость, надо было иначе. Стрельбу устраивать под Изборском – совсем капрала бес попутал. А ну как попали бы в кого? Спотыкач из кольев, что наспех соорудил Степан – тоже на дурака рассчитано, будь на месте мнимых преследователей хоть кто-нибудь поумнее – ни за что бы не вляпался. И вообще оно так не работает, надо было все совсем-совсем по-другому сделать. Хорошо хоть Степану хватило ума не влезать в спор и не оправдываться. Их там не было. А они хотели бы там оказаться. Вот и весь секрет этих многомудрых советов.
А снеговика, кстати, слепил не Сашка, а Степан. Надо же!
Песня неспешно лилась над марширующей ротной колонной. Хорошо так, красиво, с многоголосием. Здесь люди вообще любят петь. И умеют. Правда, без какого-либо разнообразия. И за столом, и во время работы, и в походе – в большинстве своем примерно один и тот же мотив. Поют медленно, неспешно, успевая сделать на один слог два шага. Больше всего мне здешние песни напоминали старую застольную «Черный ворон». Ну этот, который «что ж ты вьешься, над моею головой!». Здесь поют примерно так же. Тягуче, раскатисто…
Большинство мужиков ведут одну вокальную линию с небольшими колебаниями вверх и вниз в пределах терции. Несколько солдат с низкими голосами дают басовую партию, а молодые парни с высокими голосами задают весь песенный колорит, украшая основную линию вокальными импровизациями, эханьем, оханьем и лихим посвистом. Особенно выделялся Сашка, который умудрялся своим звонким голосом выдавать такие трели – закачаешься!
Сашка в азарте даже выскакивал из колонны в сторону и широко размахивал руками в такт своим вокализам. Думаю, если бы он не стоял на обочине по колено в снегу – так еще бы в пляс пустился. И ведь не думает о том, что силы зря тратит. У него, видите ли, душевный порыв!
Текст незамысловатый. Рваный ритм стиха певцы выравнивали тем, что какие-то слоги проговаривали быстро, как бы проглатывая, а какие-то растягивали. Корявость рифмы укрывали хулиганскими выкриками. Будь здесь какой-нибудь худсовет музыкального училища времен маминой молодости – наверняка бы сказали, что классическая киношная «Эх, дубинушка, ухнем» шедевр по сравнению вот с этим вот. Но худсовета здесь не было, а были полторы сотни мерно шагающих крепких мужчин, с удовольствием поющие во весь голос.
Честно сказать – завораживало. То ли от басов, то ли от резких высоких подголосков, – но почему-то под песню и шагалось легче, и плечи будто сами расправлялись, и ритмичный хруст снега под сотнями ног давал ощущение чего-то такого… величественного, что ли.
Я, правда, не пел. Вроде бы даже и хотел, но как-то стеснялся, что ли… Было дело, еще в прошлом году на марше ребята предложили мне спеть что-нибудь, ну я и попробовал было исполнить «Марусю» из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»:
– Зеленою весной, под старою сосной…
Как у нас говорили – не зашло. И я ведь пел не так чтобы быстро, ритм задал где-то в сто бит вместо традиционных для моего времени маршевых ста двадцати бит. Не учел, что здесь скорость песен – сорок бит, а то и меньше. Кто-то разочарованно зашептал: ну чего ты тараторишь, мол. Куда торопишься? А Ефим так сразу прямо и сказал: ну ничего, мол. Не умеешь – так сразу и скажи, за это не бьют. Слушай лучше, как другие поют, подтягивай вполголоса, авось так и научишься. И еще по плечу снисходительно похлопал – мол, как же тоскливо вы там жили, в том месте, откуда ты родом. Разве ж это жизнь – с такими-то корявыми песенками? В песне ведь главное что? В песне главное не вот это твое «тыр-пыр-пыр», а чтобы душа была. Чтобы вот так – эх! И сразу хорошо!
