чем-то возвестить, дабы «создать себе имя, — говорит Скалигер, — пусть даже ценой ниспровержения и бесчестья многих других»[105]. Ради того чтобы прослыть писателями, scriptores ut salutentur [и дабы их приветствовали, как таковых], считаться кладезями премудрости и эрудитами, apud imperitum vulgus [у невежественной толпы], ob ventosae nomen artis [чтобы снискать себе имя при ничтожном даровании], завоевать бумажное царство nulla spe quaestus sed ampla famae [без малейшей надежды разжиться, но с немалой надеждой прославиться] в наш беспокойный честолюбивый век, nunc ut est saeculum, inter immaturam eruditionem, ambitiosum et praeceps, те, что едва ли способны быть слушателями, vix auditores, притязают на роль наставников и учителей, хотя понятливостью не годятся и в ученики, — таково мнение Скалигера[106]. Они с готовностью устремляются во все отрасли знаний, togatam, armatam [гражданские или военные], способны перерыть труды богословов и светских авторов, обрыскать все указатели и памфлеты ради ссылок, подобно тому как наши купцы рыщут под неведомыми небесами ради торговли, и в итоге кропают объемистые тома, cum non sint revera doctiores, sed loquaciores, но не становятся от этого более учеными, а только лишь большими пустословами. Послушать их, так они трудятся для общего блага, но, как замечает Геснер[107], на самом деле ими движут только гордость и тщеславие, и в их сочинениях нет ничего нового или достойного внимания, а есть лишь все то, что уже давно сказано, но только другими словами. Ne feriarentur fortasse typographi, vel ideo scribendum est aliquid ut se vixisse testentur. [Им приходится что-то сочинять, дабы типографщики не сидели без дела, или, возможно, чтобы напомнить, что они еще живы.] Мы, как аптекари, каждый день готовим новые микстуры и переливаем их из одного сосуда в другой, и, подобно древним римлянам, разграбившим все города в мире, чтобы украсить свой бездарно расположенный Рим, снимаем пенки с чужой мудрости, срываем лучшие цветы с их ухоженных садов, чтобы украсить ими свои бесплодные замыслы. Castrant alios ut libros suos per se graciles alieno adipe suffarciant (так поносит их Джовьо)[108], они смазывают свои постные сочинения жиром чужих трудов. Ineruditi fures [Невежественные воры] и прочее. Этот изъян виден каждому писателю, как виден он сейчас и мне, и тем не менее все этим грешат, trium literarum homines [это люди, обозначаемые тремя буквами], они — воры; они обкрадывают древних авторов, чтобы заполнить[109]{66} всем этим добром свои новые комментарии, разгребают навозные кучи Энния{67} или, как я, к примеру, роются в могиле Демокрита[110]. Вот благодаря чему и получается, что не только библиотеки и книжные лавки переполнены нашими зловонными листами, но и каждый стульчак и нужник с избытком обеспечены клозетной поэзией[111]; Scribunt carmina quae legunt cacantes{68}; их подкладывают под пироги, в них завертывают пряности[112], ими предохраняют мясо при жарке, чтобы оно не подгорело. «У нас во Франции, — говорит Скалигер[113], — правом писать обладают все, а вот способностями — лишь очень немногие. Прежде образованность украшали здравомыслящие ученые, а ныне благородные науки опозорены наглыми и невежественными писаками»[114], сочиняющими и печатающими вздор из тщеславия, нужды, чтобы разжиться деньгами или, подобно паразитам, подольститься к знатным особам и добиться их благосклонности; вот для чего они издают burras, quisquiliasque ineptiasque[115] [безделицы, вздор, бессмыслицу]. «Среди столь многих тысяч сочинителей вы едва ли сыщете хотя бы одного, чтение которого сделало бы вас хоть самую малость лучше, но скорее напротив того — намного хуже»[116], quibus inficitur potius, quam perficitur, так что читатель скорее заразится, нежели хоть сколько-нибудь усовершенствуется.

Qui talia legit,

Quid didicit tandem, quid scid nisi somnia, nugas[117]{69}.

[Что постигает читатель всего того хлама, кроме

Разве фантазий пустых и псевдоученого вздора?]

А посему нередко выходит так (как еще в древности жаловался Каллимах{70}), что большая книга — это большое несчастье. Кардано находит уйму нелепостей в писаниях французов и немцев[118] и говорит, что они только зря переводят бумагу; Non, inquit, ab edendo deterreo, modo novum aliquid inveniant; он не против того, чтобы они писали, но только если в этом будет что-то новое, ими самими придуманное, но ведь все мы по-прежнему ткем одну и ту же паутину, вновь и вновь плетем одну и ту же веревку, а если и появится что-нибудь новенькое, то всего лишь какой-нибудь пустяк или небылица, сочиненные досужими писаками для таких же досужих читателей, а кому не под силу придумать такое? «Надо быть уж вовсе бесплодным, чтобы в наш век бумагомарателей совсем ничего не придумать»[119]. «Короли хвалятся своим войском, богачи чванятся своими дворцами, солдаты гордятся своей храбростью, а ученые мужи обнародуют свои побрякушки»[120], и всем волей-неволей приходится это читать и выслушивать.

Et quodcunque semel chartis illeverit, omnes

Gestiet a furno redeuntes scire lacuque,

Et pueros et anus[121].

[Только б ему написать, а уж там все мальчишки, старухи,

............ затвердят его сплетню.]

«Большой урожай поэтов в нынешнем году! — жалуется в письме к Созию Сенециону Плиний{71}, — в апреле не было почти ни одного дня без публичных чтений»[122]. Сколько новых книг объявлено в каталоге за весь нынешний год, за весь нынешний век (говорю я) на торгах Франкфурта, да и на наших внутренних рынках!{72} Дважды в году proferunt se nova ingenia et ostentant[123]. Дважды в году мы напрягаем наши мозги и выставляем плоды своих усилий на продажу, magno conatu nihil agimus [но после немалых трудов остаемся ни с чем]. Так что если не будет проведена безотлагательная реформа, как этого желал Геснер[124], то ли с помощью королевского указа или авторитетного надзора, чтобы обуздать такую свободу, это будет продолжаться in infinitum [до бесконечности]. Quis tam avidus librorum helluo? [Возможно ли где-нибудь отыскать такого пожирателя книг?] Да и кому под силу прочесть их? А ведь в этом книжном море нас ожидает еще больший хаос и путаница. Мы завалены книгами[125]; наши глаза ломит от чтения, а пальцы — от перелистывания страниц[126]. Что