— Свершилось! Документы об окончательной договоренности между двумя сторонами, германской и японской, положили на стол фюреру. Так что блин, лежащий на сковородке, с обеих сторон смазан маслом, фюреру осталось только налить кофе из кофейника, добавить в чашку сливок и подцепить блин вилкой, — пребывая в Японии, Отт старался выражаться цветисто, иносказаниями — подражал Востоку, здешним мыслителям, и сам ощущал себя мыслителем. — За это стоит выпить коньяку, — Отт поднял указательный палец, — у меня есть старый «курвуазье», вчера доставили две бутылки…

Коньяк был хорош, золотисто-коричневый, душистый, крепкий — от него даже пощипывало язык и нёбо, но это пощипывание было приятным послевкусием. Отт приподнял стопку, почмокал аппетитно:

— Все-таки французы — большие мастера по части аристократических напитков.

— М-да, заставляют одним глазом плакать, а другим смеяться. Умеют это делать, умеют…

— Я так понял, Рихард, к французам ты относишься иронически…

— Ни в коем разе. Просто я воевал там в пятнадцатом году, знаю, кто такие французы, по собственному опыту.

— А я тогда служил в Берлине, в главном генштабе. Каждому свое, Рихард. — Отт поднес стопку к ноздрям, втянул в себя коньячный дух.

Послужной описок Эйгена Отта Зорге знал, как свой собственный.

— Давай выпьем за дружбу, Эйген, — предложил он.

— Дружбу, которая скреплена на войне кровью, — подхватил Отт, тост ему понравился, — хотя и были у нас разные фронты…

Выпили. Коньяк показался еще более вкусным, чем в первый раз.

— Ну, а третью стопку — за то, чтобы у Берлина с Токио как можно скорее был заключен пакт. — Отт бережно, стараясь не пролить ни одной капли, наполнил стопки. — А цвет-то какой, цвет!

— А вкус, а аромат, а послевкусие… А! — Зорге подхватил восторженную игру Отта. Вот уж за что не хотелось пить, так за заключение пакта — ничего хорошего миру он не принесет, а уж Германии с Японией в первую очередь. Интересно, в какой костюм будет одет господин Пакт и что за вывеска будет к нему прикреплена?

— Прозит! — сказал Отт и легонько стукнул своей стопкой о стопку Рихарда. Выпив, он заткнул бутылку пробкой и сунул коньяк в сейф. Сказал, смеясь: — Об этой бутылке не должны знать ни Хельма, ни сам посол. — Следом он убрал резные хрустальные стопки, пить из которых было особенно вкусно. — Все, финита! — Отт запер стопки и добавил, понизив голос до шепота: — Скоро в Токио прибудет посланник фюрера.

Раз прибудет столь высокий чиновник — какой-нибудь дядя с бульдожьим невозмутимым ликом и золотым фашистским значком на лацкане, то значит, бумаги вот-вот будут подписаны. И в Берлине, и в Токио. Во рту долго еще стоял благородный горьковатый привкус, будто солнышком рожденный, Зорге еще о чем-то беседовал с Оттом, а в груди сидела тревога, никак не проходила: если пакт будет подписан, то до новой войны от него — полтора шага. А Отт… Отт этим обстоятельством был доволен — уселся в кресло и с наслаждением вытащил из серебряного портсигара сигарету, чиркнул спичкой.

— И кого же фюрер пошлет к нам с высокой миссией? — равнодушным тоном спросил Рихард.

— Не знаю. Думаю, что это будет не просто чиновник… Поживем — увидим.

Ночью в Москву была отправлена очередная шифровка, подписанная коротко и звучно: «Рамзай». В шифровке шла речь о том, что немецко-японские переговоры о заключении пакта подходят к концу и в Токио ожидается приезд специального представителя Гитлера.

Специальным представителем фюрера оказался долговязый мужчина с тяжелым волевым подбородком и кустистыми бровями, одетый в потертый черный костюм. Лацкан пиджака действительно украшал круглый золотой значок с изображением свастики в центре, из нагрудного кармана торчал зажим ручки-самописки, также золотой. Небедный был господин, словом. И пиджак, хотя и потертый изрядно, был сшит из ткани очень даже недешевой, такая ткань может тридцать лет носиться и не протираться.

Прибыл высокий берлинский чиновник в самолете, уже известном Рихарду, — он сам в последний раз летел в Токио на таком самолете, — новеньком, сияющем свежими заклепками «юнкерсе».

Уже в посольстве выяснилось, что советник Хаак — так величали важного гостя, — представляет все-таки не фюрера, а Риббентропа, что, впрочем, тоже было немало, — особенно для Герберта Дирксена, кадрового дипломата, который карьеру свою сделал задолго до прихода Гитлера к власти. Иоахим Риббентроп — обычный дворник по сравнению с Дирксеном, в молодости нынешний министр был рядовым коммивояжером, не гнушался продавать тряпки, швейные машинки и елочные украшения и ходить в неглаженых брюках с отвисшими коленями, потом переместился в разряд бакалейщиков — способствовал заключению винных и коньячных сделок, отстегивал в карман немалые проценты, и только потом кривая судьбы вывела его в дипломаты.

А Дирксен — это аристократ до седьмого колена, голубая кровь, белая кость, весь светится… И все-таки коммивояжер Риббентроп очутился наверху — видать, здорово подмазал фюрера содержимым своего кошелька, а Дирксен, несмотря на свой внушительный вес в высшем свете рейха и огромные связи в деловом и прочих мирах, остался внизу. Очень показательна эта расстановка сил, не надо объяснять, кто есть кто в Берлине и его дипломатии.

Через некоторое время Зорге узнал, что малоразговорчивый советник Хаак вообще не дипломат, а относится совсем к иному ведомству, к разведке, и, прикрываясь политическими, дипломатическими и другими высокими задачами, постарается поразить цель, вообще не прописанную в документах — военную: сколотить, слепить кулак, который мог бы грохнуть по земному шару так, что дома подпрыгнули бы не только в какой-нибудь Италии, а и в Аргентине с Парагваем.

Чем советник Хаак собственно, и занялся, не откладывая дела в долгий ящик.

Через некоторое время стало известно, что новый блок будет назван Антикоминтерновским пактом, сведения об этом проникли в европейскую печать. Вукелич, который был во французском посольстве своим человеком, сообщил Рихарду, что Париж очень обеспокоен этим обстоятельством, но когда тамошний МИД сделал официальный запрос премьеру Хироте, тот ответил, что переговоры эти направлены лишь против одного государства в мире — Советского Союза, европейские страны могут не тревожиться, Соединенные Штаты тоже могут спать спокойно.

Зорге немедленно передал эту информацию в Москву.

Хаак работал вместе с Оттом — пристегнул его к своей упряжке, показывал Эйгену все документы, приходящие из Берлина, а у Отта не было секретов от Рихарда — так советский разведчик Зорге тоже оказался пристегнутым к упряжке, работающей против Москвы и Советского Союза. Вот такая хитрая получилась комбинация.

Плюс ко всему, через Ходзуми Одзаки Рихард получал самые точные сведения из правительственных коридоров Токио, плюс (частично) — от своих друзей-корреспондентов, представляющих разные страны, суммировал, анализировал сведения, делал выводы и отправлял горячий материал, который дымился, как лепешка, вытащенная из печи, в Москву. Иногда Зорге посылал