даже в верхней тысячной; ставки для верхних слоев населения все ближе и ближе приближаются к эффективной ставке, которую платят 50 процентов самых бедных. 43 Трамп также добивался полной отмены прогрессивного налога на наследство, но Конгресс отказался пойти ему навстречу в этом вопросе.

Особенно поражает сходство между налоговыми реформами, принятыми президентами Трампом и Макроном в 2017 году. Во Франции, помимо отмены налога на богатство (ISF), о котором говорилось ранее, новое правительство приняло постепенное снижение корпоративного налога с 33 до 25 процентов, а также снизило налог на дивиденды и процентные доходы до 30 процентов (по сравнению с 55-процентной ставкой на самые высокие зарплаты). Тот факт, что якобы нативистское правительство Трампа приняло налоговую политику, схожую с политикой якобы более интернационалистского правительства Макрона, показывает, что политические идеологии и практики в значительной степени сблизились. Риторика варьируется: Трамп восхваляет "создателей рабочих мест", в то время как Макрон предпочитает говорить о "альпинистах во главе каната" ("premiers de cordée"). Однако в конечном итоге оба придерживаются идеологии, согласно которой конкуренция всех против всех требует предоставления все больших налоговых льгот наиболее мобильным налогоплательщикам, а массы призывают почитать своих новых благодетелей, которые приносят инновации и процветание (при этом умалчивается, что ничего этого не было бы без государственной поддержки образования и фундаментальных исследований и частного присвоения общественных знаний).

Между тем, как французское, так и американское правительства рискуют увеличить неравенство и усугубить ощущение низшего и среднего классов, что они остались один на один с последствиями глобализации. Трамп пытается привлечь их на свою сторону, утверждая, что он лучше, чем демократы, справляется с задачей остановить иммиграцию и гораздо бдительнее противостоит недобросовестной конкуренции из-за рубежа. Он ловко изображает "создателей рабочих мест" более полезными, чем интеллектуальная элита демократов, когда речь идет о победе в глобальной экономической войне, которую Соединенные Штаты ведут против остальной планеты. Трамп регулярно обличает интеллектуалов как снисходительных и назойливых, всегда готовых следовать последним культурным причудам, независимо от того, насколько они угрожают американским ценностям и обществу. В частности, он любит осуждать вновь обретенную страсть к климату: идея изменения климата - это "мистификация", говорит он, придуманная учеными, демократами и иностранцами, завидующими американскому процветанию и величию. Антиинтеллектуальные настроения также были мобилизованы нативистскими правительствами в Европе и Индии, иллюстрируя крайнюю необходимость повышения уровня образования и присвоения гражданами научных знаний.

Французский президент сделал противоположную ставку. Он надеется удержать власть, клеймя своих оппонентов как нативистов и антиглобалистов, делая ставку на то, что большинство французов верят в толерантность и открытость и поэтому проголосуют против социальных нативистов, когда наступит момент истины (в любом случае, к тому времени социальные нативисты превратятся в рыночных нативистов а-ля Трамп). По сути, обе идеологии настаивают на том, что альтернативы снижению налогов в пользу богатых не существует, и что раскол между прогрессистами и нативистами - единственная оставшаяся ось, вдоль которой может возникнуть политический конфликт. Обе идеологии основаны на ошибочных упрощениях и здоровой дозе лицемерия. Действительно, отдельные страны все еще могут осуществлять амбициозные программы перераспределения, даже такие небольшие государства, как европейские. Если даже небольшие государства могут осуществлять перераспределение, федеральное правительство в США имеет все необходимые полномочия для проведения своей фискальной политики - при условии, что оно сможет собрать необходимую политическую волю. 50 Более того, ничто не мешает усилиям по развитию более широкого международного сотрудничества, особенно в налоговых вопросах, с целью достижения более справедливого и долговременного экономического роста.

О возможности социального федерализма в Европе

Наиболее естественным способом избежать ловушки социал-нативизма было бы развитие социального федерализма в той или иной форме. Международное сотрудничество и политическая интеграция могут обеспечить социальную справедливость и перераспределение богатства демократическими средствами. К сожалению, такая гармоничная и ненасильственная реформа европейских институтов не является наиболее вероятным результатом. Вероятно, более реалистично готовиться к несколько хаотичным изменениям: политические, социальные и финансовые кризисы могут разорвать Европейский Союз на части или разрушить Еврозону. Что бы ни ждало нас впереди, реформы необходимы. Никто не предполагает возврата к автаркии, поэтому новые договоры будут необходимы и, если возможно, более удовлетворительны, чем существующие. Здесь я сосредоточусь на возможности социального федерализма в европейском контексте. Однако уроки имеют более общее значение, отчасти потому, что европейская социальная и фискальная политика может оказать важное влияние на другие регионы мира, а отчасти потому, что аналогичные формы транснационального сотрудничества могут быть применимы к другим регионам (таким как Африка, Латинская Америка или Ближний Восток), а также к отношениям между региональными организациями.

Европейский Союз - это новая и сложная попытка организовать "еще более тесный союз между народами Европы". Однако на практике европейские институты, созданные поэтапно, начиная с Римского договора (1957), в соответствии с которым было образовано Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), и заканчивая Маастрихтским договором (1992) о создании ЕС и Лиссабонским договором (2007), который устанавливает текущие правила ЕС, в основном стремились организовать обширный рынок и гарантировать свободную циркуляцию товаров, капитала и работников, но не прийти к общей социальной или фискальной политике. Напомним основные принципы, на которых работают эти институты. В целом, для того чтобы решения, принятые Европейским союзом, будь то регламенты, директивы или другие законодательные акты, вступили в силу, они должны быть одобрены двумя институтами, которые разделяют законодательную власть: во-первых, Европейским советом, который состоит из глав государств и правительств (и который также собирается, как Совет Европейского Союза, на уровне министров в зависимости от обсуждаемого вопроса, так что может быть совет министров финансов, министров сельского хозяйства и так далее); и, во-вторых, Европейским парламентом, который с 1979 года избирается всеобщим голосованием и представляет страны-члены на основе численности населения (с перепредставлением небольших государств). Решения подготавливаются и обнародуются Европейской комиссией, которая действует как своего рода исполнительный орган и европейское правительство с президентом Комиссии в качестве его главы и комиссарами, отвечающими за различные сферы деятельности, назначаемыми Советом, состоящим из глав государств и правительств, а затем утверждаются Парламентом.

Формально эта структура напоминает классическую федеральную парламентскую структуру с исполнительной и двумя законодательными палатами. Однако две особенности делают устройство ЕС совершенно иным. Во-первых, ключевую роль играет правило единогласия, а во-вторых, совет министров совершенно не приспособлен для парламентских обсуждений плюралистического, демократического типа.

Прежде всего, напомним, что для принятия наиболее важных решений требуется единогласное голосование совета министров. В частности, единогласие требуется по всем вопросам, касающимся налогов, бюджета ЕС и систем социальной защиты. Что касается регулирования внутреннего рынка, свободного обращения товаров, капитала и людей, а также торговых соглашений с остальным миром, которые в конечном итоге являются