наивного офицера, полного книжных идеалов благородства и неуёмных иллюзий рыцарства больше нет. Может он влюбился? В эту вздорную, взбалмошную, не слишком умную кареглазую девицу из Аканурана. В эту прелестную милую девушку с нежным чистым лицом, с чудесным теплым взглядом и роскошными густыми сияющими русыми волосами, так безжалостно и варварски намотанными сейчас на мозолистый широкий мужской кулак. В эту беззащитную своенравную пленницу, каждую ночь спавшую рядом с ним и во сне, позабыв о своей ненависти к своему тюремщику, доверчиво и ласково прижимавшейся к нему. Но может дело не в любви, может всё дело в том что в этой девушке странным образом проступали черты того забытого прошлого, где молодой офицер королевского пограничного корпуса, веселый и отважный, готов самоотверженно и бескорыстно сражаться с любыми проявлениями Мирового Зла, которые для него всегда явственно однозначны и по другую сторону его меча и где ему еще ничего неизвестно о том что он и сам одно из этих проявлений. Он нестерпимо хотел вернуться туда, возвратить себе то незамутненное категоричное мировоззрение, которое легко расставляло всё по местам, ту легкость и чистоту души, которые утро каждого нового дня делали счастливым и желанным. И эта девушка или чувство к ней как призраки этого прошлого неудержимо влекли его к себе и он шел навстречу к ним, совершая одну глупость за другой. Хишен насмешливо глядел на него, зажав в кулаке и пригнув к земле этот прекрасный призрак. Тетивы продолжали натягиваться. И Сойвин уже ничего не сможет, не успеет сделать не ради себя, не ради этого призрака. Через пару секунд он, раненный и искалеченный, будет барахтаться на земле в своей крови, скрежеща зубами от боли и бессилия.

Но вдруг над площадью зазвучала удивительный ангельский голос, словно голос ребенка, чистый, звонкий, пронзительный, моментально пробирающий до сердца и завораживающий душу, некое совершенное колоратурное сопрано. Талгаро, подняв голову к небу, пел: «Одна звезда на небе голубом Живет, не зная обо мне. За тридевять земель в краю чужом Ей одиноко в облачной стране». Разбойники застыли ошарашенные, некоторые лучники опустили своё оружие, потрясенные, вслушиваясь в чудесный голос. Хишен, позабыв о дерзком бриоде, повернулся к лоя и в удивлении воззрился на него. А Талгаро во всю силу своих связок продолжал и словно бы поднимал всю эту площадь и всех присутствующих на ней к небу. Чистый хрустальный звук легко пробивал любую заскорузлость, дикость, равнодушие, распахивал в сердцах двери, врывался порывом морского ветра и наполнял суровых, жестких, безразличных взрослых людей томительной ностальгией по чему-то далекому, светлому, прекрасному, давно утраченному и забытому еще где-то в детстве.

Сойвин вдруг решил: сейчас или никогда. Он всё изменит. Попробует всё изменить. И не смея хоть еще о чем-то подумать, бросился вперед. Он беззвучно подлетел к Хишену, схватил его за ноги и, что было силы, рванул на себя. Тяжелый широкоплечий глава Гроанбурга рухнул как подкошенный лицом вперед, рефлекторно выпустив волосы Тайвиры и попытавшись выставить руки. Сойвин как кошка прыгнул ему на спину, левой рукой, буквально вонзив пальцы ему в ноздри, воздел его голову и, приставив к шеи широкий охотничий нож, дико заорал:

— Назад! Все назад! Клянусь богом, сейчас зарежу его! Назад!

Талгаро естественно тут же умолк, разбойники, смутившись и растерявшись, попятились прочь от поверженного мивара.

— Назад! Отошли на десять шагов от меня! — Продолжал яростно кричать Сойвин, вжимая лезвие в плоть своего, теперь уже смертельного врага. Лицо молодого бриода побагровело, на нем вздулись жилы, глаза были совершенно безумные. — Кому сказал отошли! Все, все отошли. Чтобы не было никого за спиной.

Разбойники отхлынули прочь. Хишен наконец пришел в себя и принялся, с задранной головой, биться и рычать. Сойвин тут же наклонился к нему и коротко прошипел:

— Убью!

И мивар понял по его тону что действительно убьёт. У бриода оставалось не слишком много вариантов. Хишен затих и очумело вращая глазами, пытался сообразить как ему справиться с новой бедой.

— Кушаф, ко мне! — Громовым голосом приказал Сойвин. — Сюда иди сказал.

Кушаф, бледный как полотно, приблизился. Сзади маячили Ронберг, хмурый Банагодо, мрачный вэлуоннец Вархо и молодой несколько потерянный Альче. Остальные бриоды отсутствовали, занятые на дежурствах и по прочим делам.

— Быстро, — горящими глазами глядя на Кушафа, прогремел Сойвин. — Три оседланные лошади сюда и бричку запряженную парой. Живо!

Хишен, понимая что задумал взбунтовавшийся бриод, снова зашевелился.

— Лежи тихо, — гаркнул Сойвин, сердце которого стучало как молот и кажется уже в самой голове. — Иначе резать начну. Устрою тебе казнь «тысячи порезов», боров проклятый.

Хишен чувствовал, что молодой бриод в крайней степени возбуждения и сейчас, испуганный, загнанный и обреченный, готов на всё. Но в нём и самом уже закипало бешенство, не располагающее к трезвой оценке обстановки.

Кушаф стоял не шевелясь.

— Иди! — Рявкнул Сойвин, взглянув на него жутким взглядом.

— Ступай, — негромко сказал подошедший сзади Ронберг и слегка подтолкнул молодого бриода. — Делай как велено.

Кушаф глянул на него как на безумного, но повиновался. Когда он исчез за домами, Ронберг, обращаясь к Сойвину, мягко сказал:

— Не горячись, дружище. Сейчас всё будет.

Но бывший офицер королевского пограничного корпуса прекрасно знал с кем имеет дело. Из всех бриодов Ронберг, не смотря на некоторую утрату физической мощи по причине пожилых лет, оставался самым опасным. Мягко стелил, да спать было смертельно. Коварный и хитрый, он хоть и старался зачастую решать любые проблемы без лишней крови, всё равно всегда был готов сунуть нож под ребра любому кто угрожал корыстным интересам его собственным или всего Гроанбурга.

— Отойди, Старый, — неожиданно довольно спокойно попросил Сойвин. — Знаю тебя как облупленного. Даже не пытайся мне уши лечить. Ничего не выйдет. Кушаф приведет коней и мы уедем.

— Кто мы? — Поинтересовался Ронберг, для виду попятившись на пару шагов. Остальные бриоды уже стояли вплотную к нему.

— Я и она, — Сойвин кивнул на купеческую дочку, которая после того как её волосы отпустили, стояла метрах в пяти от поверженного мивара и растерянно глядела на вступившегося за неё бриода. Девушка была полна самых смешанных чувств и совершенно не представляла что ей делать и к чему готовиться.

— А бричка зачем? — Спросил Ронберг, уже конечно догадавшись зачем.

— Этого, — Сойвин чуть дернул голову мивара, — я заберу с собой. Как только отъедем на достаточное расстояние, я его отпущу.

Хишен закряхтел и засопел. Оказалось он смеется, что было не так то просто в такой неудобной позе. Потом он вдруг захрипел:

— Лупень, Лупень!

— Молчать! — Рявкнул Сойвин и еще раз дернул мивара за