Шрифт:
Закладка:
Я не думаю, что наше решение найти работу объяснялось какими-то особенными муками совести, всё было проще: зарабатывать на жизнь стало для нас самой желанной игрой, более увлекательной, чем игра в футбол на пляже или исследование заброшенных вилл.
Чуть позже половины пятого[14] мы иногда сталкивались с мальчишками своего возраста. Конечно, несколько раз нам доставались обзывательства, которыми обычно награждают парижан в провинции, но когда тебе десять, сокровище в виде футбольного мяча хорошо улаживает подобные трения.
Через несколько дней я подружился с Виржилио, одним своим сверстником из местных, жившем в обветшалом доме на улице Бреа. После того как мы сыграли несколько партий в костяшки у него во дворе, он рассказал, что на каникулах ходит присматривать за коровами на одну ферму в горах над деревней Сент-Аньес. Платили там прилично, и хозяин хорошо к нему относился, но он не мог этим заниматься, когда был в школе.
Я вознамерился в тот же вечер обсудить это с Морисом и страшно гордился тем, что у меня уже что-то нарисовалось с работой, когда столкнулся с ним на улице Лонг; вокруг пояса у него был повязан большой фартук, а волосы и брови были в муке. Он обошёл меня, скотина такая, и уже устроился в пекарню ниже по улице!
Я одолжил денег у Анри и на следующий же день в восемь утра был на рыночной площади, где сел на автобус до Сент-Аньес. Прижавшись лбом к стеклу, я смотрел на море, отдалявшееся по мере того, как автобус взбирался по вьющейся шнурком дороге, выплёвывая выхлопные газы, лязгая железками и еле-еле выжимая километров пятнадцать в час. Деревня стояла полупустая. Это было небольшое, типично провансальское поселение, из тех, что можно увидеть на почтовых открытках, – настоящая приманка для туристов, которые любят ковыряться в старинных камнях.
На одной из улочек, ещё более извилистых, чем в Старом городе в Ментоне, я наткнулся на старика, который подгонял крошечного ослика, навьюченного валежником. Я спросил у него дорогу к ферме мсье Вьяля – это имя дал мне Виржилио. Он с большим трудом объяснил мне, как туда пройти, и я очутился на тропинке, взбиравшейся по склону холма; я был совершенно ошеломлён зрелищем величественных скал, крутых обрывов и лощин.
Как обычно, я был неразлучен со своей сумкой; взбираясь на всё более крутые склоны, грыз половину галеты, которую Морис накануне принес от булочника. Сейчас он обеспечивал всю семью хлебом, мукой и пирожными. Я внутренне обещал себе, что при первой возможности принесу молока, масла, сыра и всего, что было в человеческих силах добыть на ферме.
Было понятно, что очень часто отлучаться не получится. Виржилио предупредил, что если старый Вьяль возьмёт меня, я буду спать в маленькой комнате, одну стену которой образовывала горная порода, и о комфорте можно будет забыть, но это меня не останавливало, а даже подстёгивало. Горы расступились, и я вскоре увидел перед собой равнину, которая всё ширилась к горизонту. По склону горы в долину спускались высаженные террасами сельскохозяйственные посадки. После того как я прошёл два или три километра в полнейшем одиночестве, передо мной замаячили хозяйственные строения.
По центру стояла старая ферма, крытая римской черепицей, которая пожелтела за много лет, проведённых под палящим солнцем. Сбоку от фермы владелец возвёл дом повыше – он больше напоминал коттеджик из тех, что можно увидеть между Сен-Дени и Пьерфит[15], чем постройки в средиземноморском стиле. Ещё там были ангары, отделанные камнем и гофрированным железом, которые должны были служить хозяевам сараем и складами.
Я шёл осторожно, опасаясь собак, но ни одна из них не показалась. Спокойно войдя во двор, я подошёл к двери коттеджа и постучал.
Мне открыла мадам Вьяль.
Хотя я и был тогда совсем юн, это новое лицо сразу поразило меня своей несообразностью. Сейчас-то я хорошо понимаю, почему она так сильно удивила меня, хотя тогда я ещё не мог толком осознать, что именно за этим стояло. Мадам Вьяль когда-то принадлежала к высшему парижскому обществу. Она мне много раз говорила, что её родители жили в Сен-Жерменском предместье, а отец служил по дипломатической части. Она умела играть в гольф, ездить верхом, вышивать, музицировать на пианино и клавесине и проводила долгие часы в своей роскошной комнате с тяжёлыми камчатными драпировками, читая хорошие книги и лакомясь горячим шоколадом.
В двадцать два года, хотя за ней много ухаживали, она всё ещё не сделала свой выбор среди множества кандидатов, которые желали разделить с ней жизнь, а зимой 1927-го у неё начался кашель. Довольно сильный приступ случился с ней прямо в кафе у Лассера, где она пила кофе, и на муслиновом носовом платке, который она прикладывала ко рту, чтобы заглушить кашель, осталось светло-бурое пятно. После этого мать отвезла её на консультацию, и врачи обнаружили у неё затемнение в левом лёгком.
Для юной особы её круга в подобной ситуации вариантов было немного: она отправилась в Ментону. Мать сняла для неё виллу подальше от города и санатория, где маялось от скуки простонародье, и она устроилась там вместе с компаньонкой и кухаркой. Компаньонке было семнадцать, а кухарке – шестьдесят четыре.
Через несколько месяцев, почувствовав себя лучше на свежем воздухе, она начала совершать прогулки по сельской местности, вооружившись палкой, которая заменяла ей трость. Одним весенним днём 1928 года она пошла по какой-то особо крутой тропе и подвернула лодыжку. Она три часа просидела на камнях и уже думала, что никто никогда там не пройдёт, её не найдут и она умрёт от солнечного удара, которому не сможет помешать её широкополая шляпа. Она уже ждала появления стервятников, как вдруг галечник заскрипел под чьими-то шагами: мсье Вьяль, фермер-винодел, возвращался в своё хозяйство. Это был мужчина лет тридцати, с усами как у Кларка Гейбла, только гуще; он поднял девушку на руки и отнёс на ферму.
С тех пор прошло четырнадцать лет, а она так оттуда и не вышла. Скандал был жуткий, они расписались через три месяца после этой встречи в мэрии Горбьо, так как Вьяль был неверующий, после чего семья разорвала с ними все связи.
Она превосходно освоилась с ролью фермерши: задавала зерно скотине, меняла солому, подрубала, пропалывала, сеяла, сажала и делала всё это с достоинством и элегантностью, которые человеку придаёт только очень хорошее воспитание.
Она рассказала мне эту историю раза четыре за ту первую
