— Твоя медь и руда мне вполне годятся, — сказал Шарур. — Именно за ними мужчины Кудурру идут в горы Алашкурру.

— Э-э, ты не ответил на мой вопрос. — Абзувас скрестил руки на груди и посмотрел в глаза Шаруру. — Почему ты пришел сразу ко мне, а не пошел в крепость? Почему хочешь иметь дело со мной, а не с могучим ванаком?

— По какой-то причине, — сказал Шарур почти искренне, — ваши алашкуррские боги разозлились на меня. Они запретили ванакам этой земли торговать со мной. И торговцам запретили. Но, если я правильно их понял, кузнецам они не запрещали торговать со мной!

— Ах, боги…. — проговорил Абзувас с удивлением. — Да, боги. — Похоже, он только что вспомнил о богах. Но ведь и кузнец в Гибиле не очень-то часто вспоминает о воле Энгибила. Боги, конечно, сильнее, да, но они не сильно досаждали Абзувасу в его повседневных трудах. — Говоришь, они злятся на тебя?

Шарур неохотно кивнул. Абзувас спросил:

— Интересно, будут ли они гневаться на меня, если я обменяю свою медь на твои товары? И будут ли они гневаться, если я потом продам мечи из Гибила, вино, одежду и все, что там у тебя есть?

— Думаю, не будут. Потому что ты кузнец, — ответил Шарур. — Потому что у тебя есть собственная сила. Потому что здесь, в этом месте, я не чувствую тяжести алашкуррских богов на своих плечах. — А еще потому, что ты больше похож на жителя Гибила, чем на любого другого горца, которого я знаю, «даже на ванака Хуззияса, который мог бы стать лугалом, если бы здешние боги ему позволили». — Но этого Шарур уже не сказал вслух, не очень представляя, как это воспримет Абзувас.

Кузнец, видимо, понял недосказанное.

— Я не могу рисковать, Шарур, сын Эрешгуна. Мы не так уж похожи, как ты думаешь.

— Но мы есть, — настаивал Шарур. — Мы с тобой не так зависим от богов, как другие люди в ваших горах или в Междуречье.

— Ты почти прав. — Абзувас покачал головой. — Почти, но не совсем. У меня есть свобода под богами. У меня нет свободы от богов. Да я ее и не хочу.

— Но это же одно и то же, — сказал Шарур. Но Абзувас снова печально покачал головой.

— Я тебя вижу, человек из Гибила. Дадут тебе боги свободу, или нет, а ты все равно сделаешь по-своему. Это не мой путь. Я доволен тем, что имею. А ты?

— Это внешнее! А внутри что? — Шарур долго старался сдерживаться в присутствии горцев и их богов. Теперь, впервые с тех пор, как он пришел в горную страну, он перестал сдерживаться. — Так что в итоге? — Теперь он кричал. — Ты доволен. А я не доволен! У меня есть хорошие товары для обмена, а торговать со мной никто не хочет. Я рассчитывал получить прибыль, а получу одни убытки. Вашим богам взбрела в голову мысль, что я какой-то урод, больной неизвестно чем, и они боятся, что я могу заразить вас. Они никому не позволяют торговать со мной. Я не смогу заплатить выкуп за женщину, которую я хочу, женщину, которая хочет меня, и все это потому, что никто не может торговать со мной. И ты еще спрашиваешь, доволен ли я? Ты был бы доволен на моем месте?

Краем сознания он отмечал, что погонщики ослов и охранники смотрят на него, и видят, как он тут разоряется. Вот уж сплетен будет, когда они вернутся в Гибил! Однако основное его внимание сосредоточилось на кузнеце Абзувасе, который, как ему казалось, больше походил на его соотечественников, чем на любого другого жителя Алашкурру.

— Боги дали мне понять, что не хотят, чтобы я торговал, и я не буду торговать, — печально произнес Абзувас. — Правы они или нет, они боги. Они слишком сильны, чтобы идти им наперекор. Я не хочу им прекословить.

Да, он действительно походил на жителя Гибила: он настолько вышел из-под власти своих богов, что спокойно мог предположить, что они могут ошибаться. Нет, он не был похож на жителя Гибила: он признавал верховенство богов, знал их силу и не стремился обойти ее так, как стремился Шарур и его собратья. Шарур не понимал, как убедить его.

— Ну и что мне теперь делать? — Шарур задал вопрос скорее себе, чем Абзувасу.

Тем не менее, кузнец ответил:

— Иди домой, в Гибил. Ты не можешь получать прибыль от каждого путешествия. Ты же купец, ты должен это понимать. Ну, не заработаешь ты выкуп за невесту. Подумаешь! Найдешь какой-нибудь другой способ заполучить ее. Вы, гибильцы, умеете устраивать такие вещи. Да и не только эти.

Да что тут устроишь, подумал Шарур. Он взял себя в руки. Не будет он обсуждать эти темы не то, что с местным кузнецом, пусть даже сочувствующим, даже с отцом своим не будет, даже с Нингаль не будет.

Подошел Хархару. Хозяин ослов говорил с осторожностью:

— Сын главного торговца, я вижу, Абзувас, сын Ахияваса, не будет торговать с нами. Так что, теперь ни один горец не захочет торговать? Это так?

— Так, — скупо ответил Шарур.

— А раз никто здесь не будет с нами торговать, то что нас здесь держит? Каждый день ты тратишь свое имущество, имущество твоего отца без всякого толку. Здешние боги нас невзлюбили, а здешние люди покорны богам.

— Да, — глухо признал Шарур и вздохнул. — Я услышал твои слова, хозяин ослов. Во мне все восстает против такого окончания нашего путешествия, но ты прав. Абзувас тоже прав. Нас постигла неудача. Мы идем домой, в Гибил. — Он сделал вид, что не слышит радостных криков караванщиков.

Караван без проблем покинул горы. Алашкуррут с удовольствием меняли еду на безделушки Шарура. Никакие банды налетчиков, никакие гвардейцы ванака (эти две разновидности воинственных местных жителей иногда было трудно, а иногда и невозможно отличить друг от друга) не окружали его и не пытались отнять мечи, вино и лекарства, которые знатные люди Алашкурри отказывались приобретать.

С одной стороны это устраивало Шарура, с другой — озадачивало. Случалось, Алашкуррут иногда грабили караваны ради забавы, даже когда их боги не возражали против