— Наверное, Иргаш! Сейчас он угостит неожиданных гостей свинцовым пловом.

Красногвардейцы высыпали на крышу байского дома, стреляли залпами и в одиночку. Заработал пулемет, послышались взрывы гранат, ругань и истошные крики на узбекском и русском языках. Несколько пуль впились в карниз чайханы, сидевшие бросились на пол. Шарипджан тоже вытянулся на паласе.

Басмачи были конные и пешие. Они засели в окружающих домах, запрудили улочку, намереваясь ворваться в ворота байского дома. Из чайханы было видно и нападавших, и оборонявшихся. И Шарипджан увидел крадущихся басмачей, целую ватагу, человек двести, пытавшихся обогнуть фруктовый сад перед байским домом и просочиться в него. Если бы им удалось, они смяли бы красногвардейцев с тыла, уничтожили бы в десять минут.

У Шарипджана пересохло в горле. Он не колебался: русским надо помочь! Нельзя допустить, чтобы Иргаш одержал победу. Но как это сделать? Как предупредить красногвардейцев о грозящей опасности.

Кричать во всю мочь по-русски! Разве его услышат, всюду шум, крики, взрывы. Надо проникнуть на крышу дома, предупредить командира. Но его могут убить красногвардейцы — подумают, басмач! «Трусишь, Шарипджан? Боишься за свою шкуру. Что же, тогда прости Иргашу смерть своего отца, а Атаджану его страшное зло, причиненное семье. Тогда ничего не остается, как самому пойти в басмачи, стать насильником и убийцей». Подумав, Шарипджан тут же вскочил с паласа, метнулся к байскому дому. Находившиеся в чайхане стали кричать: «Куда бежишь, сумасшедший? Тебя убьют, остановись!» Но он не обращал на них внимания, перемахнул через дувал и через несколько секунд был уже среди красногвардейцев.

Бойцы не заметили его, разгоряченные, они целились из винтовок, ругались, хрипло кричали, бросали гранаты. Шарипджан подбежал к одному из них и, тяжело дыша, спросил:

— Где начальник?

Боец не ответил, он продолжал стрелять.

— Где начальник? — закричал Шарипджан, с силой встряхнув за ворот стрелявшего.

— Я начальник! — сказал тот. Оглянулся, отскочил в сторону и наставил на Шарипджана маузер.

Юноша, не обращая внимания на оружие, указал рукой в сад.

— Там басмачи, их очень много... Скорее стреляйте.

Начальник с Шарипджаном подкрался к дувалу и, маскируясь в ветвях, выглянул в сад. Там между деревьев мелькали басмачи, число их увеличивалось с каждой минутой.

Командир оторвался от дувала, ухватил Шарипджана за руку и, лаконично бросив: «Спасибо!», — крикнул красногвардейцам:

— Павлов, с пулеметом ко мне! Зайцев, Володин, еще человек двадцать — сюда! Живо, живо!

Буквально через две минуты застрекотал пулемет, и в сад разом полетело двадцать гранат. Из сада захлопали беспорядочные выстрелы, выкрики «Ур! Ур!» сменились воплями и стонами. А Павлов все давил и давил на гашетку, кося убегавших и прятавшихся людей, ревя во всю мощь своей луженой глотки:

— Давай, ребята, шпарь гранатами! Жги!

Ослаб басмаческий нажим с фронта. Видимо, разгром тыла настолько удручающе подействовал на Иргаша, что он решил отойти. Скоро выстрелы стихли, басмачи откатились за кишлак, и, наконец, рассеявшиеся клубы пыли показали, что Иргаш с остатками банды уходит в сторону Бачкира.

Командир красногвардейцев подошел к стоящему в стороне Шарипджану и, улыбаясь, охрипший от крика, сказал:

— Ну, а теперь давай познакомимся, дорогой товарищ! — Он щелкнул каблуками сапог, отчеканил: — Командир второй роты Перовского отряда Чернов! — Поймав руку Шарипджана, Чернов сильно пожал ее.

Юноша смутился, назвал себя:

— Шарипджан Муминджанов! Я из старого города Коканда, я за большевиков... Иргаш мой кровный враг.

— Еще раз спасибо, дорогой товарищ Шарипджан, за то, что спас отряд от гибели. Вот тебе на память! — Чернов отстегнул свой маузер и протянул Муминджанову. — И вот это! — Он пристегнул к груди юноши красный бант, который снял с себя. Потом снова с силой сжал его руку, обнял Шарипджана и трижды расцеловал.

Бойцы, наблюдавшие эту сцену, сначала ничего не могли понять.

— Чего это наш командир с басмачом целуется?

— А ты откуда знаешь, что басмач, может он бедняк.

— Гляди, маузер отдал и бант на груди приколол!

— А ну пойдем, узнаем!

Когда узнали, каждый посчитал своим долгом пожать руку Шарипджана, похлопать по плечу, бросить дружеское: «Друг! Уртак! Браток!» Шарипджан, краснея до слез, отвечал на рукопожатия, улыбался, весь наполненный радостью, восторгом.

Ночевал отряд в Бувайде. Рано утром к командиру пожаловал кишлачный амин. На ломаном русском языке он выразил восхищение одержанной красногвардейцами победой. Спросил:

— Мы хотим сварить аскерам жирный плов, будете ли вы нашими гостями?

— Вот за это спасибо! — ответил Чернов. — А то я хотел сам попросить, чтобы вы устроили плов, ребята его заслужили.

Слух о плове в секунду облетел отряд. Бойцы попрятали розданные банки с консервированным мясом, оживленно заговорили. Спустя час во двор байского дома явились амин и жирный чайханщик, а за ними, на специально приспособленных носилках, внесли два громадных казана с пловом.

Красногвардейцы, воодушевившись, дружно загудели, торопливо стали рассаживаться на разостланных под деревом одеялах и кошмах вокруг дастархана.

Шарипджан замешкался — он мыл в арыке руки, испачканные в масле после разборки и чистки подаренного ему маузера. Когда он разогнулся, мимо проносили вторые носилки. Он взглянул на казан, а потом на босоногого парня-узбека в коротких до колен белых штанах, в такой же рубашке с крапинками, в простенькой ферганской тюбетейке. Жилы на руках парня набухли от тяжелого груза, лицо напряженное. Глаза его, встретившись с глазами Шарипджана, вдруг перебежали на казан с пловом и снова впились в лицо Муминджанова. Парень проделал это еще раз и отрицательно мотнул головой, еле заметно, чуть-чуть. И Шарипджан понял — плов есть нельзя! Так сказал глазами парень. Но почему? Неужели?

Он едва сдержал себя, подойдя быстрыми шагами к дастархану. Плов уже лежал горой на блюдах, и крайний боец первым потянулся к янтарному от жира рису.

— Не трогай! Нельзя! — крикнул Шарипджан. Боец, недоуменно взглянув, отвел руку.

— В чем чело? — спросил Чернов, стоя рядом с амином и чайханщиком и намереваясь сесть за дастархан последним.

— А вот вы сейчас увидите, — холодея от волнения, произнес Шарипджан и посмотрел на амина, посмотрел в самую глубину его глаз. Он увидел злобу, страх, отчаяние, мольбу; он увидел то, что ожидал: готовящееся массовое убийство и ужас расплаты за разоблачение.

Он нарочито громко и весело сказал, обращаясь к амину и чайханщику:

— У узбеков есть святой обычай — угощая гостей, первым отведай пищу сам. Разве вы не узбеки?

Не дождавшись ответа, — видно амин и чайханщик