интерес к продолжению темы. Он тоже хочет знать действительность и презирает всякие “фантазии”. Если же мы до окончания этой части работы предоставим ему верить, что заняты изучением реальных событий его детских лет, то рискуем, что позднее он упрекнет нас в ошибке и высмеет за наше кажущееся легковерие. Он долго не может понять наше предложение поставить наравне фантазию и действительность и не заботиться сначала о том, представляют ли собой детские переживания, которые нужно выяснить, то или другое. И все-таки это, очевидно, единственно правильная точка зрения на эти душевные продукты. И они имеют характер реальности; остается факт, что больной создает себе такие фантазии, и этот факт имеет для его невроза вряд ли меньшее значение, чем если бы он действительно пережил содержание этих фантазий»[35].

Жаль, что Фрейд не развил свое вполне справедливое наблюдение, суть которого в том, что «фантазия», если она является архетипической, не то чтобы более реальна (в смысле фактичности), чем просыпавшийся в щель психический мусор, но уж точно намного более вразумительна. И способна выступить в роли магнитика, притягивающего стружки, обладающие хоть каким-то избирательным сродством. Первый, самый непосредственный материал сновидения, в отличие от феноменологии Гуссерля, всегда отвечает на вопрос «Черт-те что?», поэтому образцом самой чистой феноменологии сновидения (или онейрической феноменологии) как раз и является инферноскопическая запись Гоголя – отсылаю к приведенной цитате. В норме еще до всякой цензуры срабатывает тройное преломление: опознать, что это, вспомнить, что это было, и облечь в слова, коль скоро сон рассказывается (и все же Гоголь каким-то высшим пилотажем добирается до чистой феноменологии). Но и после этого перед нами все равно достаточно бессвязный сон, и если только еще поработать щеточкой, кисточкой и магнитиком, то тогда, глядишь, колокольня предстанет в виде очевидного фаллического символа, а что значат при этом «прыжки на одной ноге», тоже долго думать не придется. После чего представителям аналитического сообщества останется только спорить, реализует ли сновидение затянувшееся желание жениться или, напротив, желание засунуть жену куда-нибудь в карман и трахнуть тетушку…

Отрывочные детские воспоминания (отрывочность в данном случае очень важная характеристика) извлекаются из того же пространства, откуда и сновидения. Там, в бессознательном, они репрессированы, находятся под давлением, и Фрейд обычно описывает дело так, что именно бессознательное оказывает давление, пытаясь сдвинуть и убрать перегородки я и сверх-я. Иногда, впрочем, он говорит о реактивной природе давления бессознательного, что больше похоже на правду и с чем скорее согласились бы физики, описывая причины свертывания тех или иных измерений. Платформы хороших данностей прилегают друг к другу почти без стыковочных швов, в идеале как ваза к двум профилям, как устойчивые электронные орбиты внутри атома друг к другу. Но все дело в этом почти: гипотетический «разумный электрон» или наблюдательный психоаналитик могут все же заметить эту межквантовую «щебенку», разнородную «звездную пыль», заметить и попытаться провести реставрационные работы. И тогда придется привлекать для опознания одну из ближайших платформ «хороших данностей», она тогда выступает в качестве архетипической фантазии, без которой добиться членораздельности, ясности и отчетливости невозможно. Именно таково происхождение подходящих элементов для составления картинки.

«Имеются они в реальности – хорошо; если реальность отказывает в них, то они составляются из намеков и дополняются фантазией. Результат один и тот же, и до настоящего времени нам не удалось доказать различия в последствиях в зависимости от того, принимает в этих детских событиях большее участие фантазия или реальность. Здесь опять-таки имеется одно из так часто упоминавшихся дополнительных отношений; это, правда, одно из самых странных, известных нам»[36].

Отчасти «фантазия» также играет роль картинки, которую нужно собрать из осколочков, тщательно выметенных щеткой Витгенштейна; важно то, что эти причудливо перемешанные осколки – из разных миров, и собираться они будут (если будут) в соответствии с имеющейся «картинкой». Как мы помним, у Юнга она, например, не такая как у Фрейда, однако при надлежащих реставрационных усилиях вполне может быть собрана и она. А метод сличения необходим в любом случае, всегда приходится сопоставлять результат с ближайшей (или просто избранной) хорошей данностью для обретения членораздельности. Эта операция, собственно, и называется художественным вымыслом, физики ею не располагают, и потому могут только завидовать реставраторам семиозиса (хотя для вида, конечно, презрительно морщатся).

Далее следует обратить внимание еще на один не менее важный и таинственный эффект, обнаруживаемый посредством швабры Витгенштейна, – это эффект высвечивания целого. Если идентифицирована, поставлена на место странная деталь, то в мире тут же обнаруживается полное для нее соответствие, как будто бы вся орбита сразу открывается и дается в придачу, как только ты обрел причастность к ней.

Сопоставим еще раз два состояния. Сначала посредством провокации субъект как бы отбрасывается в межорбитальное пространство: «Принеси мне палку и щетку, в которую она воткнута!» И вот субъект озадачен: «Что бы это могло быть?» Мучительная неопределенность словно бы воспроизводит атмосферу сна Ивана Федоровича Шпоньки – хоть заглядывай в собственную шляпу! Но вот выясняется, что имеется в виду швабра, и тут же все предметы приобрели привычные очертания и определенное назначение: и лыжи в том же углу, и комнатная антенна, и вешалки в шкафу, и даже юла под диваном. А ведь и они были приведены в замешательство (если можно так выразиться) в тот момент, когда приведен в замешательство был адресат странной просьбы.

Это, если угодно, другое описание принципа интенциональности сознания, и таким образом задача познания разделяется на два практически независимых друг от друга этапа:

1. Обретение картинки (фиксация «хорошей данности»).

2. Ее внимательное рассмотрение и тщательное описание.

Заметим, что на втором этапе ученому всегда есть что делать, и благодаря этому и существует наука. Но если он не решил вопрос, что же это за щетка, в которую воткнута палка, то и делать ему дальше будет нечего.

Деятельность в развернутом пространстве в рамках заданного диапазона точности тем не менее не подчиняется раз и навсегда данной тематизации. Допустим, смысловые связи прекрасно налажены и за смыслами из ближайших окрестностей все равно приходится приходить сюда, сюда же приводят сновидения и оговорки. Казалось бы, что еще надо: есть платформа, пригодная для восприятия, эффективная практика, пригодная для проживания, вокруг членораздельность и вразумительность, допускающие уточнение неясных деталей. И все же в какой-то момент любование вазой и уточнение ее краев прекращается, и мы вылетаем к двум профилям. То есть совершаем трансцендирование, обмениваем одну эффективную теорию на другую. Есть такой русский обычай – «Махнем не глядя», то есть совершим обмен, не зная, что получим взамен. Обычай может