Шрифт:
Закладка:
В гости к племянницам Ольге (слева) и Татьяне заехал Василий Атаманов (рядом с Ольгой).
Помню я Василия Атаманова при каких-то других обстоятельствах. Мне он запомнился как очень спокойный человек, с внимательным взглядом. Теперь понимаю: это взгляд человека, много, много повидавшего, испытавшего на своем веку… Другие родственники с Горного Алтая, такого же возраста, не говоря уж о более молодых – все шумливые, говорливые, веселые, певуны и плясуны – хоть и староверы!
А вот речью, манерой говорить, они отличались от городских, слова произносили мягко и неспешно.
– Всю зиму пролежала в больниси, – жаловалась одна гостья.
И совсем молодой парень тоже толковал про «больниси»: справки в больнице собирал для чего-то. Кстати, народ долго не говорил слово «поликлиника»: слишком уж мудрено, язык сломаешь! А разговоры, как у всех простых людей, шли про здоровье да цены на продукты. В самом деле, не новинки же литературы обсуждать, не политику! Но когда Хрущева сняли, это обсуждали: «лысый полетел». Не любили почему-то Хрущева! А знаете, я думаю, почему? Слишком много болтал, слишком лез на глаза. Народ этого не любит. Вот Сталин, хоть и настоящий палач, но упоминали о нем осторожно и уважительно. И вовсе не из-за Победы в войне, или страха, а из-за того, что не видно и не слышно было… Таковы люди, такова жизнь!
Привозили гости из Горного Алтая подарки, гостинцы: листья бадана, золотой и красный корень, да еще какую-то «щетку» – тоже заваривать, всё – вместо чая. Про золотой корень при этом обязательно вспоминали стародавний случай: одна баба в Уймоне выпила целую кружку крепкой заварки – и у нее «жилы полопались»; осторожнее с ним надо!
Непременно привозили кедровые шишки – кедровые орехи. Откуда ж всему этому добру в Бийске взяться, кроме как с Горного Алтая?! Особенно бадан, помню, не переводился: чай-то денег стоит, а тут – бесплатно! Помню разговоры:
– Вот приедет Ванька Зубакин – он еще бадану привезет.
В-Уймон, 1956 год. Иван Зубакин с женой и детьми.
Ванька Зубакин – двоюродный брат матери и тети Таси, очень близкий человек, они и жили в детстве вместе. Вспоминается мне и смешной случай. Когда тетя Тася получила квартиру в пятиэтажной «хрущевке», Иван Зубакин искал адрес по бумажке: дом такой-то, подъезд такой-то, квартира такая-то. Вот он дом, а что за «подъезд», номер третий? Обошел вокруг дома – нету никакого третьего – один к дому подъезд!..
Долго и весело все смеялись, когда встретились, и много лет со смехом вспоминали этот случай – и сам Иван Зубакин, про этот «третий подъезд»… Иван Зубакин – отец моего троюродного брата Семена Зубакина, который тоже является правнуком Вахрамея Атаманова. Семен в своей карьере достиг больших государственных должностей, был председателем правительства Республики Алтай…
А с Иваном мы в последний раз встречались в Горно-Алтайске в 2006-м. Был он уже старенький, больной, но в здравом уме, крепкой памяти. Хорошо посидели, поговорили о жизни, о прежних временах, о наших родственниках – староверах…
***
В советское время, заполняя разные анкеты – в школе, на работе, в институте, я всякий раз морщился, натыкаясь на строку: социальное происхождение. Варианта всего три: из рабочих; крестьян; служащих. Не из тех я, других, или третьих… Используя советскую терминологию, мне надо писать: из люмпен-пролетариев, притом с полной пауперизацией – обнищанием, то есть. И это была бы чистая правда. Но приходилось врать: из рабочих, или служащих…
Ну вот перебрались мы с матерью в пустующую (чужую!) комнатёнку, и пошла она «устраиваться на службу» – уборщицей, в трест №122, чтобы закрепиться в этой комнатёнке – и официально устроиться на работу, наконец! Как и на что жили мы до того, я еще скажу. Заручилась бумажкой за подписью аж самого заместителя председателя горисполкома: «прошу изыскать возможность трудоустроить гражданку»… Вон она, до сих пор лежит у меня, эта бумажка – со следами материных слёз… Пороть бы надо начальничков за такие формулировки! До усёру пороть, до полного образумления…
Трестовский начальник, взяв такую «бумажку-рекомендацию» в руки, злобно произнёс:
– Я вышвырну тебя из этой комнаты…
Но это он просто от злобы… Потому что «вышвырнуть» не имел права: мать с ребёнком. А уборщицы-то всегда и всюду нужны, мог бы и принять – получив добросовестного работника. Нет, сильнее оказалась злоба на бумажку, злоба на своё бессилие. Злоба, равнодушие, бессердечность.
Неверующие люди! Что тут еще скажешь.
Однако, морока, неопределенность продолжалась – и с комнатой, и вообще… Да! Так на что же мы жили-то, после смерти моего отца? Дело в том, что еще с довоенной жизни он был прекрасным портным – и мастером по ремонту швейных машинок. Собираясь уезжать из Бийска, он и жил временно этим ремеслом – чрезвычайно востребованным, и мать обучил: машинки ремонтировать. Почти в каждом доме тогда была швейная машинка, чаще всего «Зингер».
– Портновское дело слишком кропотливое, сложное, а вот машинки – это тебе кусок хлеба на всю жизнь.
Трижды ах и увы : как же отец оказался прав!
Год шел за годом, но ни жилья, ни профессии, да и я еще маленький – а тут сходил, две-три машинки отремонтировал – и деньги на какое-то время есть. Так мать и втянулась в это дело, и со временем стала великой мастерицей, на «вызов» частенько ходила с одной отверткой в кармане:
– Да там только отрегулировать надо…
Но и запчастей всяких-разных имелась целая сумка.
Так что когда в нашей жизни в 1960 году появился Измайлов Валентин Алексеевич, учитель у него оказался прекрасный. Измайлов – сошедший с круга интеллигент: спился. До войны он закончил финансово-экономический институт, был немалым начальником на Дальнем Востоке, войну прошел офицером. Имел в Бийске жену, сына. И вот – сошел с круга. Сёстры –
