Шрифт:
Закладка:
Я, конечно, понимал, что работать в ВУЗе с такой речью нельзя, и занялся этим. Заставил бросить курить и выпивать, и поехать в Ленинград на лечение. Он лечился там месяц и приехал с более-менее нормальным произношением. Однако, на каком-то празднике он нарушил режим, и всё лечение пошло насмарку. Через год я снова заставил его поехать в Ленинград, и через месяц он опять был готов общаться почти нормально. Когда я был избран заведующим кафедрой, то по результатам нашей научной работы он защитил кандидатскую диссертацию, и я протолкнул его в доценты. При этом я неоднократно выслушивал от коллег, в частности от В. К. Слышалова, сомнения о его возможности проводить занятия с всё ещё оставшимися недостатками речи.
Защитились и ещё три мои аспиранта. И тут в ректорате встал вопрос о стимулировании меня для оформления докторской. С этой целью освободили на осенний семестр 1988 года от работы на кафедре. Исполнять обязанности заведующего я назначил того самого своего кандидата наук, бывшего уже официально моим заместителем.
Я вообще-то фаталист, и не только верю в СУДЬБУ, но и, что может показаться странным, не противостою ей. Так вот, ОНА меня не пустила в доктора наук. С 1 сентября я ушёл в творческий отпуск, а 5 сентября парализовало мою маму. Никого свободных от работы для ухода за больной в семье не оказалось. Сестра работала и могла участвовать в поддержке только в выходные. Мама скончалась 20 января 1989 года, когда мой отпуск уже закончился. Так завершился мой дальнейший «творческий рост», и я, как фаталист, сделал вывод, что это намёк от СУДЬБЫ: «тебе этого не надо». За это, кстати, я ей искренне благодарен.
Встал вопрос, что делать с имеющимися наработками для докторской. Возраст у меня был уже за 50, и я не думал тогда, что буду жить до 80. А защищать диссертацию в таком возрасте и вскоре в 60 лет уходить на пенсию я посчитал смешным. Поэтому предложил самому активному из моих сотрудников, тому самому кандидату технических наук, взять все мои наработки и оформить от своего имени докторскую диссертацию. С публикациями было всё в порядке, т. к. я публиковал все статьи и получал авторские свидетельства на изобретения независимо от степени участия в какой-то проблеме в соавторстве со всеми моими сотрудниками. Он согласился, и через год я, используя свои научные связи, организовал его защиту в Ленинграде. Так преподаватель с не совсем чёткой речью стал доктором наук и в последующем профессором.
Казалось бы, я приобрёл мощного соратника. Но… люди имеют свойство меняться при изменении обстоятельств. Первое, что я заметил через год, это то, что он начал морщиться, когда я по старинке называл его по имени. Я, естественно, перестроился и стал обращаться к нему по имени и отчеству и только на Вы. После я почувствовал, что он внутренне стал претендовать на полное единоличное руководство нашей некогда совместной научной темой. Но он ведь не знал, что я верю в СУДЬБУ. Из моего жизненного опыта: если я что-то теряю, или у меня отбирают, то через некоторое время получаю значительно больше и лучше, и наоборот. Поэтому я, естественно, согласился и как заведующий кафедрой официально в планах работы кафедры оформил его единоличным руководителем нашей, а некогда моей, научной темы. Он воспрянул и практически перестал консультироваться у меня по тематике решаемых вопросов. Правда, при этом и я полностью отошёл от даже намёков на её корректировку, и, честно говоря, она застряла с незначительным прогрессом на том самом уровне, на котором я её оставил.
Теперь о втором профессоре. Я «перетащил» его из текстильного института после защиты им кандидатской диссертации в МЭИ. Он ведь закончил наш энергоинститут, но из московской аспирантуры его к нам не приняли, помня холерический характер его отца, работавшего когда-то у нас. Но я, заботясь о кадровом потенциале кафедры, убедил руководство в необходимости такого шага. И он стал у нас доцентом. Я, по своей привычке, сразу же рекомендовал ему продолжить работу над докторской в своём направлении, но он, по крайней мере внешне, не воспринял мои слова всерьёз. Но потом оказалось, что он не прерывал свои связи с МЭИ и, втайне работая над продолжением темы своей кандидатской диссертации, представил докторскую диссертацию. Проректором по науке у нас в то время был профессор В. Я. Щелыкалов, который работал на одной кафедре с его отцом и, видимо, имел с ним неприятные контакты. Он встал на дыбы и после доклада по диссертации заявил, что никакой науки в ней нет. Я же, видя, что в диссертации всё-таки есть научные моменты, предложил рекомендовать её к защите после доработки. Решение было принято, а доработка – дело растяжимое и субъективное. Я добавил в его диссертацию раздельчик, после чего она получила нужную для проректора ориентацию. Так он защитил докторскую в МЭИ и стал профессором. За оказанную ему помощь он предлагал мне стать соавтором его монографии, подготовленной по материалу диссертации. Но я давно знал формулу, что «авторство и соавторство аналогичны пению и сопению». Поэтому такое соавторство я не принимаю. Однако подаренный мне экземпляр монографии с его автографом имеет его признание о моём соавторстве.
И тут произошло событие факультетского значения. Поскольку на нашей кафедре при интенсивной поддержке научной работы защитились за короткий промежуток времени пять докторских диссертаций, а на других кафедрах этот процесс шёл менее интенсивно, то ректорат и декан предложили начать укрепление научного потенциала других кафедр за счёт перевода на них наших докторов наук. Я не возражал, и на кафедру «Электрические сети и системы» перешёл В. К. Слыша-лов, а на кафедру «Электрические станции» был переведён как раз второй из упоминаемых профессоров. В. К. Слышалов как-то притёрся к новой кафедре, а вот наш доктор наук примерно через год затеял на новой кафедре такую бучу, выясняя отношения с руководившим кафедрой В. А. Савельевым, что вздрогнуло не только руководство факультета. Стали думать о разрешении «непримиримой» ситуации. Обратились ко мне, и я согласился принять «нашего профессора» обратно. Я, конечно, помнил,
