Подготовка к полету началась ранним утром, но только к половине третьего «Россия» была полностью готова к старту.

Появление перед воздушным шаром Сергея Исаевича вызвало бурю восторга огромной толпы, собравшейся вокруг взлетной площадки, что, впрочем, не произвело на воздухоплавателя, полностью сосредоточенного на предстоящем полете, никакого впечатления.

Куприн описывал происходящее следующим образом:

«Уточкин висит уже под самым шаром на каком-то канате и на каком-то, совершенно непонятном для меня, специальном языке отдает последние распоряжения, которые неторопливо, но быстро и ловко исполняются матросами… Я мысленно спрашиваю свое сердце: „Не страшно?“ Прислушиваюсь и не замечаю в себе ничего, кроме боязни показаться смешным или неловким. Весело! Пилот говорит, что можно садиться в корзинку… Корзинка не больше как мне по пояс; в верхнем обрезе два квадратных аршина, книзу немного суживается, да тут еще восемь канатов, которые подтягивают ее к шару и в которых никак не распутаешься, а над головой, на высоте двух сажен, стоит желтый пузырь, распирающий петли надетой на нем сетки и заслоняющий все небо…

Бегло оглядываю плотное кольцо зрителей, и тут мне становится чуть-чуть неприятно. С несомненной ясностью я вижу во многих жажду кровавого представления и читаю в них затаенную, может быть, для них самих темную мысль: „А вдруг?“ Особенно меня поражает физиономия какого-то молодого парня в грязной блузе цвета хаки. На голове у него старая рыбачья шапка с широкими опущенными вниз полями. Вряд ли он трезв. Влажные и тупые глаза его с бессмысленною жадностью устремлены на нас. Он покачивается и, по-видимому, весь — точно в кошмарном сне.

„П-п-поберегите в-ваши шапки! — кричит весело на публику пилот. — Я м-могу их нечаянно сбить к-корзин-кой!“ Он немного заика, но голос его звучит очень явственно, раздельно и внушительно. Затем… затем все люди внизу вдруг почему-то кажутся странно маленькими. Только благодаря этому я сознаю, что мы уже полетели… Я положительно уверяю, что даже не заметил момента отделения от земли…

Площадь аэродрома представилась мне маленьким белым четырехугольником, по которому ходили крошечные люди. Странно: мне показалось, что их не более чем пятьдесят человек, хотя я знал наверное, что их там больше тысячи. На ярко-белом фоне плаца аэродрома, под ослепительным освещением осеннего южного солнца, черные фигуры мужчин и пестрые костюмы женщин производили сверху впечатление какого-то движущегося, опрятного, живого цветника… Но всего необыкновеннее было ощущение внезапной полной оторванности от людей…

Проходит не больше двух минут. Вся Одесса лежит под нами, точно карта города, изданная городской управой, где улицы оставлены белыми, кварталы — иллюминованы красным и желтым, а море обозначено голубым. Еще две минуты — и весь этот вид точно придавливается грязноватым туманом, в котором едва различаешь фабричные трубы и колокольни церквей… Все, что я вижу под собой, мне представляется не более чем скучной, ничего не говорящей моей душе, какой-то выдуманной и совсем неинтересной картой. И это чувство равнодушия к земле настолько сильно, что оно меня самого удивляет. Шар идет вверх, но движение его совершенно для нас незаметно… Испытываю лишь ощущение невесомости собственного тела и странной неустойчивости ног».

Облетев Одессу по периметру и поднявшись на высоту до 1250 метров, воздушный шар «Россия», ведомый Сергеем Уточкиным, с писателем Александром Куприным на борту благополучно приземлился на поле за городом, где был встречен местными крестьянами, а также организаторами полета на автомобиле «Fiat Brevetti».

Глава седьмая

Совершая какой-нибудь из нехитрых экспериментов своих, — мне никогда не случалось, даже вынося должную кару, — раскаиваться в совершенном.

Сергей Уточкин

Статский советник, товарищ прокурора Одесского окружного суда, гласный городской думы Федор Николаевич Литвицкий проживал в своем доме по адресу Большая Арнаутская, 44.

На первом этаже этого же здания располагались библиотека, зрительный зал и мастерские Общества вспомоществования литераторам и ученым, учредителем и председателем которого был сам владелец дома.

Довольно часто по вечерам здесь проходили благотворительные концерты, встречи ученых, литературные чтения, что сделало дом на Большой Арнаутской местом хорошо известным в Одессе, и потому среди посетителей мероприятий господина Литвицкого можно было встретить весьма популярных в городе персон: от высокопоставленных чиновников до актеров, писателей, художников, а также стремительно набиравших в ту пору популярность атлетов, которые впоследствии будут себя гордо именовать спортсменами.

Бывал здесь и Уточкин.

Скорее всего, именно здесь в конце 90-х годов XIX века на одном из вечеров Общества вспомоществования и произошла встреча Сергея Исаевича с дочерью Федора Николаевича Ларисой.

Едва ли статский советник Литвицкий был в восторге от знакомства шестнадцатилетней Ларисы Федоровны с известным велосипедистом и любимцем одесской публики Сережей Уточкиным, с человеком, о котором журналист Аминад Шполянский (Дон Аминадо) писал: «И все же, в смысле славы, сияния, ореола — Сережа Уточкин был куда крупнее, значительнее, знаменитее. И бегал за ним не один только женский пол, а все население, независимо от пола, возраста, общественного положения и прочее».

Назвать Уточкина красавцем было нельзя — рыжий, коренастый, вечно переломанный и перебитый, а потому кажущийся косолапым, весьма простой в обращении, да еще и заикается.

И Лариса Федоровна — дочь статского советника, гласного городской думы: с чертами лица правильными и благородными, с пристальным и доброжелательным взглядом, а посему сдержанная и немногословная, совершенно соблюдающая осанку и стиль. По крайней мере именно такой она предстает перед нами на портрете работы академика живописи Николая Дмитриевича Кузнецова.

Но как бы то ни было, в 1898 году молодые повенчались, и вскоре у них родился сын.

Однако рождение ребенка никак не повлияло на ритм и стиль жизни Сергея Исаевича. Спорт, в частности велосипед, по-прежнему оставался его страстью, и семейная жизнь развивалась исключительно на фоне этой страсти.

«Московские ведомости» сообщают: «7 марта 1901 года в Михайловском манеже, в Петербурге, во время перебежки на велосипедных гонках, одесский велосипедист Сергей Уточкин, при въезде на вираж, стараясь перегнать ехавшего впереди велосипедиста, поднялся очень высоко, ударился о барьер и упал под колесо велосипедиста Станислава Кельдерса, последний также упал и получил сотрясение организма и надлом седьмого ребра с левой стороны; Уточкин, по словам газет, получил поранение на правом боку».

Однако если для Уточкина подобный инцидент не был чем-то неожиданным и уж тем более драматическим, скорее рутиной, то можно себе представить, какие переживания при этом испытывала Лариса Федоровна.

И все повторялось снова и снова — больничный режим, перевязки, смертельная тоска от невозможности двигаться, тренироваться и выступать, головные боли, а еще воспоминания о том, как в детстве точно так же, как сейчас Лариса, Леля наклонялась к