До этого Глафира не имела опыта общения со стражами правопорядка, но первый вывод сделала сразу. Полиция – это вам не пожарная команда. Никуда не торопится, работает с чувством, с толком, с расстановкой.

Через четыре часа после звонка Стасика в доме появились два дюжих молодца. У обоих был вид довольных жизнью людей. Особенно у одного, с веселым курносым носом и румяными гладкими щеками.

– Капитан Мишуткин, – представился молодец, радостно улыбнувшись. – Ну, докладывайте доклад.

– Какой доклад? – не поняла Глафира.

Мишуткин приподнял белесые бровки.

– Что случилось, где и с кем, – терпеливо разъяснил он непонятливой бабе и снова улыбнулся. На пухлых щеках обозначились ямочки.

В другой раз Глафира умилилась бы, но сегодня она была не способна оценить всю прелесть капитанских улыбок и сбивчиво поведала о постигшем их несчастье.

Мишуткин слушал, наклонив круглую голову, в то время как другой, не столь веселый, но тоже очень уверенный, сразу поднялся в кабинет вместе со Стасом и начал производить, как он пояснил, «оперативные действия». В чем они заключаются, Глафира не поняла, но наверху сразу стало шумно.

Выслушав ее «доклад», Мишуткин, не меняя радостного выражения на лице, стал задавать вопросы, на которые Глафира отвечала так же путано. Она ужасно нервничала из-за профессора, который остался в спальне и наверняка, услышав шум, почувствовал себя хуже.

В конце концов, капитан умаялся слушать ее сбивчивые показания и спросил, кто обнаружил кражу и где этот человек находится в данный момент.

Пришлось вести его к профессору. Глафира боялась, что Бартенев не сможет отвечать на вопросы. Но тот был рад появлению представителей компетентных органов и так верил в их могущество, что собрался с силами и стал рассказывать все с самого начала.

Мишуткин слушал, казалось, вполуха, все больше оглядывался по сторонам, но потом неожиданно спросил:

– А как к вам, товарищ профессор, бриллиант этот попал?

Профессор моргнул.

– Я его… нашел.

Мишуткин ничуть не удивился.

– Это понятно. А где же вы его, уважаемый, нашли?

Бартенев беспомощно оглянулся на Глафиру.

– Олег Петрович – ученый, – начала она, не зная, как быстро и доходчиво объяснить появление серьги.

– Спелеолог, что ли? – спросил Мишуткин.

– При чем тут спелеолог? – опешила Глафира.

– Ну как… Спелеологи всюду лазят и чего-то там находят… Вещи потерянные и всякое такое…

– Олег Петрович – филолог с мировым именем, литературовед, – пояснила Глафира.

– А… Филолог. Ясно. Так филологи – это вроде те, что книжки читают, а потом всем рассказывают, про что там написано. Так?

– Не только это.

Глафира начала понимать: капитан клонит к тому, что появление в доме Бартенева бриллианта никак не может быть связано с его профессиональной деятельностью и поэтому более чем странно.

– Профессор Бартенев получил от Академии наук задание изучить архивы известного человека, жившего в девятнадцатом веке. Среди его бумаг мы обнаружили…

Неизвестно почему, Глафира вдруг запнулась, словно кто-то внутри нее произнес слово «стоп».

– Эту серьгу, – закончила она.

– Просто в ящике с бумагами?

– Да.

Мишуткин крякнул и почесал крепкий затылок.

– И что вы, профессор, собирались с ней делать?

– Определить, кому эта вещь принадлежала и как оказалась в архиве Николая Михайловича Лонгинова.

Глафира глянула на профессора. Он был совершенно спокоен.

– А потом?

– Отдать ее в музей, если окажется, что сережка принадлежала известному историческому лицу.

– А если нет?

– А если нет, то просто вернуть государству, но уже не как раритет, а просто дорогое ювелирное изделие, – твердо произнес Бартенев и открыто посмотрел капитану в глаза.

Мишуткин на минуту призадумался. Что-то не то с этой сережкой. Конечно, профессор этот и его то ли помощница, то ли сиделка на аферистов не похожи, но все же странно: с чего вдруг бриллиантовой серьге болтаться в каком-то старом сундуке? Как они сказали – девятнадцатый век? Неужто за два столетия никто ее не обнаружил и ноги не приделал? Брехня!

– А откуда вам привезли этот архив? – задал он уточняющий вопрос.

– Из Австралии, – хором сказали оба – профессор и его подружка.

«Коллапс!» – подумал Мишуткин.

– Товарищ капитан! – раздался из кабинета голос напарника.

– Что там, Пуговкин?

Если бы Глафира не была так расстроена, она бы обязательно улыбнулась. Ну не прелесть ли – Мишуткин и Пуговкин на страже правопорядка!

– Я закончил тут. Спускаться?

– Ну спускайся, если закончил, – недовольно буркнул капитан и хлопнул себя по коленке.

– Ну что ж, господин профессор. Дело о краже ценного бриллианта мы в работу приняли. Однако вам придется завтра утром приехать в отделение, чтобы подписать протокол. Необходимо также снять отпечатки пальцев проживающих в доме. Кроме того, у меня могут появиться дополнительные вопросы ко всем присутствующим. Так что прошу никого никуда не уезжать.

– А из дома выходить можно? – уточнил заглянувший в комнату Стасик.

Мишуткин посмотрел на безмятежное лицо молодого человека с недоверием. Шутит, что ли?

– Из дома можно. Из города – нет. Понятно?

Все трое дружно кивнули.

Да, намаются они с этой профессорской семейкой.

Когда Глафира с Бартеневым остались вдвоем – Стасик объявил, что чувствует себя разбитым, и пошел спать, – профессор, в изнеможении откинувшись на подушку, с выражением крайнего отчаяния произнес:

– Мы больше никогда ее не увидим.

Глафира, думавшая в этот момент о том, почему она ничего не сказала полицейским о письме, переспросила:

– Вы о ком?

– Мы больше никогда не увидим «Слезу Евы», – с горечью повторил профессор. – Они ее не найдут.

Глафира хотела сказать какие-то ободряющие слова, переубедить, но поняла, что сейчас все будет звучать фальшиво. Она ведь тоже была уверена, что полицейское расследование закончится ничем. Почему? Да просто почувствовала, и все. Не будет Мишуткин убиваться, чтобы найти какую-то странную серьгу, неизвестно кому принадлежащую и непонятно как оказавшуюся среди старых бумаг. Бриллиант? Ну и что! Не «Великий Могол» и не «Куллинан»! Мало ли бриллиантов пропало таким образом. Серьга даже не парная! Нет, не будет полиция землю рыть.