— А мне надоела ваша куцая память. У вас все просто: все на «отдельные недостатки» сваливаете. А у людей от этих отдельных недостатков целая жизнь летит кувырком. Как было с нашими котлами: это, мол, не самое главное, отдельный недостаток, чего шуметь. А что получилось в итоге?

— Помнится, я поручал дело с котлами главному инженеру.

— Поручал. Да что толку от такой поруки? И он так же сделал, как и ты: пообещал и забыл. Я снова к тебе обратился, написал докладную. А ты мою бумагу опять же к нему отфутболил. Уж и не знаю, читал ли ты сам-то, нет ли? А инженер все свое: мол, подождите, есть более важные дела. Наловчились отмахиваться.

— Учту, Петро! Это мне урок.

— Хочешь, напомню еще про один случай? Про ту аварию, в нашем цехе? Опять же, сколько лет просили укрепить балки над краном, все нам отказывали, из года в год записывали в планы капремонта, да так и не сделали, пока не оборвалась старая балка, и ведь человека покалечило, чуть не убило.

Косачев грустно покачал головой, задумался:

— От несчастных случаев никто не застрахован. Без жертв не бывает, на войне тоже гибнут.

— При чем тут война? Безобразие оправдываешь?

— Мы же наказали виновных, под суд отдали Сидоренкова.

— Что хорошего? Одного уложили в больницу, другого посадили на скамью подсудимых. А кабы послушали нас, не было бы такого безобразия. Делаете большие дела, а человека чуть не погубили.

— Думаешь, я не переживал? — сказал Косачев.

— А я до сих пор кляну себя, что вовремя не добился замены балок. Я же тогда был председателем цехкома, обязан был проявить больше настойчивости.

— Все мы не святые, — согласился Косачев. — Мы-то с тобой достаточно хорошо знаем, тертые калачи. Иногда такую промашку дашь, что хоть плачь.

— Вверх лезь, да оглядывайся.

— Мудрено говоришь, Петро, да сомнительно. Под житейские дела такой фундамент подводишь.

— Фундамент всему в жизни нужен. А то как же? Сам знаешь. Пришел ты ко мне не только из-за приказа, насквозь тебя вижу. Уклонились мы от главного разговора, разбежались по всем линиям. Говори, что надо от меня?

— Я же сказал. Цельносварные трубы будем делать, и ты вот как нужен заводу. За тобой и пришел. Мы же коммунисты, должны уметь становиться выше личных обид.

— Нынче поднимаешься выше недостатков, завтра — выше обид, потом — выше мелочей, все выше да выше, а там, глядишь, от высоты так голова закружится. Понадобился, значит, я тебе? Это, брат, тоже не новость: все на свете знают, что, если что-нибудь срочно потребуется — газовые трубы, океанские корабли или сверхмощные ракеты, — рабочий класс все сделает. Напрасно ты волнуешься, что без меня будет завал. Есть на заводе Воронков или нет, дело не пострадает, в рабочем строю стоит миллионная силища, сам же знаешь, не в одном человеке суть.

Косачев не торопился возражать, решил воспользоваться замечанием Воронкова, чтобы повернуть разговор в иную сторону. Кажется, наступил подходящий момент покончить дело миром. Косачев, признаться, ожидал более трудного разговора, а вышло проще. Воронков поворчал, пофыркал да спустил пары. Вон как размяк, подобрел старина.

Косачев не нарушал паузу, молчал. Положил варенье в чай, размешал, с удовольствием выпил и, как ребенок, причмокнул губами, чтобы показать, как понравилось ему угощенье.

— Ну и варенье же у тебя, Алена Федоровна! Вкуснота необыкновенная! Спасибо, уважила. Давно такого не пробовал.

— Кушай на здоровье. Бери еще, — угощала Алена, подставляя вазочку. — Вон сколько его у меня, сама варила.

Косачев взял еще варенья, помешал ложечкой горячий чай.

— Знаешь, Петро, давно у меня была думка поручить тебе формовку полуцилиндрических заготовок из стального листа. Раз Москва просит взяться за трубы всерьез, хочу весь завод поднять на ноги. Всех до единого. И тебя прошу: помогай.

— И без меня справишься, не хитри.

— Хочешь верь, хочешь не верь, — сказал Косачев, — а я, как прочитал твое заявление, сразу почувствовал, с какой-то обидой уходишь. Если я виноват, не сердись, ради нашей дружбы. Без таких, как ты, нельзя. Вы — старая гвардия, фундамент завода. Я на вас с Никифором рассчитываю и на других ветеранов надеюсь.

— Привыкли на нашем горбу ездить. Знаете, что старики все вывезут. В какую телегу запрягут, такую и потащим, по любой дороге. — Воронков гордо поднял голову, молодецки выпятил грудь.

— Я и говорю, без вас ни в каком большом деле не обойдешься, — подтвердил Косачев. — Бесспорный вопрос.

— Факт! — Воронков ударил ладонью по столу. — Попал в самую точку.

— Значит, договорились? Я отменяю приказ, ты возвращаешься на завод?

— Не-не, — замотал головой Воронков и упрямо насупил брови. — Я не кисейная барышня, нечего меня улещать. Не трать силы, не люблю пятиться назад. Что сделал, то сделал.

— Все горячимся, бывает. Покипим и остынем.

— Остыну, когда помру, — упрямо отрезал Воронков.

— Рано о смерти каркать. Небось до сих пор подковы гнешь?

— На слабину не жалуюсь. Недавно и вправду пришлось тряхнуть стариной. Внук притащил со двора подкову, а я взял ее в правую руку да вот так, рывком, и согнул.

— А сам в отставку пошел. Упрямый, однако.

— Какой уж есть, не обессудь. — Воронков заерзал на стуле, взглянул на встревоженное лицо жены и вдруг засуетился, смущенно и виновато пряча глаза от Косачева: — Да ну тебя к дьяволу, Серега! Пристал со своими разговорами, всю душу вымотал. Давай еще по единой махонькой выпьем, для облегчения. Плюнь на свой мотор. Стучит же, и ладно.

Косачев молча поднял рюмку, повернулся к другу и его жене.

— Будьте здоровы и счастливы! — символически пригубил рюмку и полную поставил на стол.

— И ты так же! — сказал Воронков. — Будь здоров, счастлив и все такое прочее! Эх, Серега, Серега! Как быстро пролетела жизнь! — Он подвинулся к Косачеву, дружески толкнул его в плечо.

У обоих потеплели глаза, они притихли, улыбнулись друг другу.

— Как же ты теперь живешь? — участливо спросил Косачев, оглядывая комнату. — Доволен?

Воронков замахал руками, отодвинулся от стола.

— Полегче вопросов нет? Чтобы душу мою не травить?

— Чего уж ты так? — старалась поправить Воронкова Алена. — Зря распаляешься.

Воронков отвернулся от жены, уставился в лицо Косачеву:

— Ты, Серега, сам посуди. Как хочешь, так и понимай мои слова, считай меня ворчуном или еще кем, а я прямо скажу: недоволен. И опять та же песня: не уважили моей просьбы, обидели.

— Опять заводское начальство? — спокойно спросил Косачев.

— И заводское и районное. Ты честно скажи: разве эта квартира для меня? Две малые смежные комнатушки и прихожая размером трамвайной площадки, вдвоем не повернуться. Да еще на четвертом этаже, без лифта.