— Клянусь, психолог. Сегодня не трону.

— Сегодня я не могу. Спокойной ночи.

* * *

Нашел остатки Анькиного ликера, выпил все до самого дна и… к дому ее на моте. Как идиот. Старые навыки вспомнил, когда хаты обносили. Любую охранную систему мог обойти, в любой дом просочиться. И к ней тоже. Потому что увидеть хотел, до умопомрачения, до полной невероятной трясучки.

Как вор пробрался в темные коридоры, стараясь понять, с какой стороны ее комната, если окна выходят на задний двор. Нашел. Несколько секунд у двери стоял… войти не решался. Прислонился к стене и глаза закрыл. А потом шаги легкие услышал. Идет по коридору. Волосы длинные развеваются золотистыми прядями, в руках графин с водой несет. Чистая вся. Опять в белом. И мне ее замарать всю хочется. Проучить дрянь. Чтоб не смела так с людьми обращаться. Схватил за плечо. Она всхлипнула, но не закричала. А я ее к двери придавил, и самого током прошибло от того, что прикоснулся к ней.

— Жажда мучает, психолог?

Думал, она сейчас отбиваться начнет или закричит… но вместо этого графин мне сунула, я на автомате взял, а она лицо мое обхватила ладонями и губами к моим прижалась. Меня в пот швырнуло, обожгло всего, как раскаленным железом. Я в ее рот выдохнул и смял мягкие полные губы своими, одной рукой прижимая ее к себе, а второй удерживая проклятый графин. И, оказывается, никогда раньше до этого я не целовался. До нас с ней. Не было никаких поцелуев. Так, похотливое тыканье губами, а сейчас озарение, как будто мне впрыснули в вену дозу запредельного кайфа, доводящего до изнеможения. И трясет всего, будто я уже беру ее, а не целую, будто раскалываюсь на осколки, и губы обжигает ее губами до мяса, до костей. Голодными пальцами в мягкие невесомые волосы зарылся, не давая ей ускользнуть, накрывая ее рот своим, едва оторвавшись, снова пить свежее дыхание. Сладкая, от нее малиной пахнет, молоком и еще чем-то запредельным. Отстранился и лихорадочно лицо ее пальцами глажу. Не верю сам себе, что целовал только что.

— Нельзя здесь, — шепчет, — если кто-то узнает, отец тебя убьет.

— Тогда к себе веди.

— Нет…

— Даааа. Сейчас. К тебе или сам закричу!

Кивает и снова целует, а меня от счастья на части рвет. Колени дрожат, и ноги подкашиваются. И я иду и смеюсь, как идиот. Влюбленный и ошалевший придурок. Несколько часов вместе. Меня просто разорвет от счастья.

Уводит в комнату, закрывает дверь. И шепотом мне.

— Ты обещал…что ничего не будет.

— Если обещал, значит не будет. Спать с тобой хочу. Лечь в одну постель.

— От тебя пахнет спиртным…

— Потому что я пьян, психолог. И я никуда не уйду. Или ты меня пустишь или…

Она понимает, что я полон решимости. Видит по моим глазам, я уверен.

— Пущу…только пообещай, что не будешь на меня смотреть, когда я сниму халат.

— Б*ядь…ладно, не буду.

— У меня ночнушка просвечивается.

— И ты под ней голая?

— В трусиках.

От откровенности темнеет перед глазами, и я до обморока хочу видеть ее трусики или чувствовать их руками.

— Хорошо. Не смотрю.

— Ты обещал!

Обещал, мать вашу. На хрена — никому не понятно, но да, я обещал. Закрыл глаза и не смотрю. И у меня встает только от того, что я себе представил ее в этой ночнушке, представил, как просвечивает молочно-белое тело. Как торчат острые соски, как сверкают белые трусики. Б*ядь, никогда не думал, что меня будет так вставлять белое белье. Слышу, как что-то шуршит, и понимаю, что Свободина легла под одеяло к себе в постель.

— Можно! — шепчет она, и я открываю глаза. Укрылась до самого подбородка.

Глава 12

Не гони… Можешь не любить меня. На хер ее любовь эту. Я смирюсь. Просто дай рядом быть с вами. Ты. Нужна. Мне….Нужна! И вдруг ощутил, как ее пальцы тихонько сжимают его ладонь. Поднялся на локте, всматриваясь в ее лицо. Раскрасневшееся, такое ослепительно красивое в обрамлении коротких светлых кудряшек. — Дёма…, — сказала отчетливо и снова сжала его руку. — Мой. — Да. Твой Дёма. Улыбнулась, а он вдруг сгреб ее в охапку, зарылся лицом в ее шею и заревел. Вот так. За все время его прорвало. Его просто раздробило, и не смог сдержаться. Лох и жалкий слабак. Дерьмо, а не мужик. Разве сильные мужики ревут у баб на груди? Ощутил касание слабой руки у себя на затылке и вцепился в нее всю, маленькую, еще сильнее. Не любит он ее. Нет. Он ею живет. Как будто в этой хрупкости заключена и его собственная жизнь.

(с) Ульяна Соболева. Подонок

Я просыпаюсь. Медленно открываю глаза и смотрю куда-то перед собой от дикого осознания того, что сплю с НИМ в одной постели. Я утопаю в патоке, словно вся обмазанная медом, и не хочу просыпаться. Так сладко мне еще никогда не было. Мы спали. Да, мы просто спали.

А все тело пронизывает разрядом тока, так, что мурашки волнами расходятся по коже, персональным цунами. Я ощущаю, что он меня обнимает. Дима.

Мой? Почему-то до боли в груди хочется сказать — мой Дима. Дима. Дима. Мне до безумия нравится его имя. Оказывается, если влюбляешься в человека, ты влюбляешься в его имя, в его запах, в каждое движение, в голос. Во все, что является им, относится к нему, соприкасалось с ним.

Я, наверное, была влюблена даже в его мот и в его машину.

Смирнов обнимает меня своей сильной рукой где-то под грудью, его ладонь касается всей пятерней моего тела и прожигает ткань ночной рубашки. Вторая ладонь лежит на моем горле и касается большим пальцем скулы. Я пытаюсь пошевелиться, и до меня доносится мужской стон. Рука под ребрами сжимает сильнее, а большой палец второй руки поглаживает скулу.

Всей спиной я чувствую его тело. Его стальную грудь, его плечи, бедра и…нечто очень твердое, упирающееся между моими ягодицами и достающее до поясницы. Я знаю, что это, и от одной мысли об этом щеки рвет вспышка румянца, дышать становится труднее.

Я смотрю перед собой и боюсь снова пошевелиться, потому что Смирнов придавил меня к себе так сильно, что, кажется, мое тело срослось с его телом. И бабочки. Кто сказал, что они живут в животе? Это ложь. Они живут во всем теле, под каждым миллиметром кожи, особенно под ребрами, где-то в горле, между ног, в