— Виват! Виват! Виват! — громыхнули лицеисты, а на глаза мои навернулись слезы.

Я не выдержала и обняла Горчакова, взглядом показывая, что тем самым обнимаю всех. Это не устроило — кто бы сомневался — смуглого Александра Пушкина, который со смехом оттянул от меня тезку и бесцеремонно прижал меня к себе, попутно чмокнув в щеку. Последнее вызвало бурный восторг, так что пришлось отбрыкиваться от уже состоявшегося поэта и повесы, а то на его примере сейчас всякий попытается зацеловать. Саша, будучи не в силах совладать со своей натурой, в последний год позволял себе нескромные намеки, но такая связь с учеником была бы решительно невозможна. Поймав себя на мысли, что теперь-то никаких препятствий нет, сделала в голове пометку, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя допускать близкой связи с Пушкиным. Ибо уже назавтра весь Петербург будет говорить о подробностях, позах и страстных словах. Последние он придумает сам, благо Мани талантом его не обделил. И да, мой вклад в этот выпуск — три освещенных, которых я низвергла в манихейство, увидев несомненные отблески Света: Саша Пушкин, Федя Матюшкин[47] и добрейшей души человек — Семен Есаков[48]. Были подозрения на счет Вильгельма Кюхельбекера[49], но он, принимая помощь освещенной, категорически отказался даже обсуждать отказ от лютеранской веры.

От шампанского я отказалась, сославшись на службу, чем предельно огорчила Александра Сергеевича, очевидно имевшего прожект меня напоить и увлечь в постель. Что ж, сие не лишено смысла, но не в десять же утра!

Поэтому, проводив выпускников, удаляющихся шумною толпою по коридору, я направилась в маленькую аудиторию, где меня ожидал Валериан Лангер, направленный на урок «душевного равновесия», как в шутку называли мою службу в Лицее коллеги. Подопечный уже сидел за столом и быстрыми штрихами рисовал дерево маленьким угольком. На приход преподавателя он даже не отреагировал, заканчивая работу. Встав за спиной ученика, я залюбовалась точными движениями кисти и получающейся картиной. Тополь, растущий за окном, словно перенесся на бумагу со всеми соками, солнцем, играющим в листве, дуновением ветерка, качающим ветви. Мальчик талантлив, и не могу утверждать, что хоть на пядь помогла раскрыть его способности. Хотелось бы думать так, однако рисунки Валериана и до встречи со мной были чудо как хороши.

— Секунду, Александра Платоновна, — попросил юный художник, делая финальные росчерки. — Теперь все.

И я вновь залюбовалась рисунком. Хвалить не стала. Это была наша с ним игра: злая учительница всегда твердит, что можно лучше, а ученик старается превзойти ее ожидания. Лангер не просто рисовал, он всерьез увлекся теорией живописи, мог часами рассуждать о правильности перспективы, закономерности преломления лучей света и степени отражения их от разных поверхностей. В эти моменты я и озаряла его разум, помогая сосредоточиться на своих мыслях и ухватить ту единственную, которая приведет к нужному выводу. Сегодня Валериан старался понять гармонию движения сложных объектов.

— Видите, — показал он на нарисованную крону, — здесь сложная система, которая движется при этом в соответствии с неким единым законом. Ветер дует отсюда, ветви стараются двигаться вслед за ним, но каждая из них имеет свою форму, по-разному прикреплена к стволу или другой ветке. На них разное количество листьев. И каждая будет двигаться по-своему, но если поймать закономерность, то можно в рисунке ухватить замершее мгновение, и он станет живым. Понимаете меня?

Ох, Валериан, с трудом. Как по мне, рисунок был идеальным, такой не стыдно выставить в парадных залах Зимнего дворца, но лицеист стремился к большему совершенству. Он морщил лоб и поджимал пухлые губы. В этот момент, миг полного сосредоточения его некрасивое лицо преображалось, превращая полноватого мальчика в демонического юношу. Я всмотрелась в него, и снова очень легко сегодня получилось выделить нужный поток в сознании, выровняла найденное, отсекла от паразитных течений, щелчком сбила какое-то совсем постороннее желание и всем своим талантом усилила видимую мне золотой струну. Лангер отрешился от мира, рука запорхала над бумагой, творя новую картину. Увы, нельзя было посмотреть, чтобы не сбить свой настрой, но когда юный художник выдохнул, сдержать возглас восхищения было невозможно.

— Александра Платоновна! Только ругать, как мы условились!

— Да, Валериан, можно было бы и лучше.

Но это была ложь. Тополь на рисунке был таким… настоящим, что живой он выглядел не так естественно, как изображенный углем. Теперь я поняла, что имел в вижу мальчишка, говоря о гармонии. В застывшем движении кроны все было… логично. Настолько, что даже пугало.

— В следующий раз постараюсь, — важно ответил Лангер, встал, поклонился и вышел из аудитории, оставив рисунок мне.

Егор Антонович Энгельгардт, которому я доложилась об окончании занятия, соизволил поинтересоваться успехами. Я молча положила перед ним на стол первый набросок Валериана, кинув взгляд на него, директор кивнул, мол, неплохо. Тогда я представила второй.

Этот Энгельгардт рассматривал намного дольше, водил над бумагой пальцем, повторяя линии.

— Вот тут точно Ваша заслуга, — бесстрастно произнес он в итоге. — Даже не знаю, какое слово здесь подойдет. Сашенька, душа моя, если кто-то и сомневался в Вашей полезности в преподавании, то теперь каждый из таких должен будет заткнуться.

— А такие были? — удивилась я.

— Всегда есть завистники, — уклонился от прямого ответа директор. — Через три недели начнутся занятия. Я хотел бы видеть Вас по понедельникам и средам с утречка. Устроит Вас?

— Несомненно, Егор Антонович. Но сейчас мне уже надо спешить, с Валерианом задержались. Не ангажируете экипаж до Дворца?

— В Императорский? Непременно. Располагайте в полной мере, Саша.

Глава 8

Чем хорош Петербург летом? Во-первых, часть его обитателей отправляется на дачи, проводя там дни в праздности и неге. Ведь только обустроиться на весь теплый период — это собрать и перевезти пару телег скарба, трястись по пыльной дороге весь день. Поэтому уехавшие в столице не появляются до самых холодов, что непременно положительно сказывается на запруженности улиц.

Во-вторых, хотя город и считается обителью дождей и сырости, на самом деле с июня по август солнце часто радует его жителей своим ликом, даря чудесные деньки. И Град Петров предстает именно таким, каким его задумывал великий император: торжественным, прекрасным, со строгими очерченными линиями проспектов.

Здесь нельзя построить кривого-косого уродца из бревен, обмазанных глиной, коряво оштукатуренного и покрытого дешевыми белилами. Любое здание еще в проекте подлежит обязательному утверждению, непререкаемые правила не позволят соорудить громаду,