Шрифт:
Закладка:
Рядом с ней Ирена Пальчинская выглядела неприметной. Она привыкла к маленькой, скромной работе, никогда не стремилась быть на виду. Рядовая коммунистка, скромный боец, из которых состоит и на которых обычно держится партия. До тюрьмы Ирена была судомойкой на фабрике-кухне. Место ее работы служило явкой для коммунистов.
И в тюрьме она была скромной труженицей. Спокойная, уравновешенная, невозмутимая, Ирена блестяще выполняла обязанности представителя коммуны политзаключенных в частых переговорах с тюремной администрацией.
Любила Вера и Доротту Прухняк. Интересный была она человек. Побывала во многих странах Западной Европы — делила с мужем все невзгоды кочевой жизни. Но об этом вспоминала очень редко. Муж ее — Эдвард Прухняк, рабочий-металлист, сподвижник Феликса Дзержинского, видный деятель Компартии Польши. В 1911 году учился в партийной школе в Лонжюмо, которой руководил В. И. Ленин, участвовал в Октябрьской революции, неоднократно избирался в Политбюро ЦК Компартии Польши, представлял ее в Исполкоме Коминтерна.
В партии Доротта выполняла трудную, но невидную работу в «Центральной технике» по обеспечению подпольных связей Центрального Комитета Компартии Польши с низовыми партийными организациями. Она проходила по «процессу ста тридцати трех» под именем «Теодоры Герц».
Все это были женщины, которых Вера давно знала и глубоко уважала. Увидев их в канцелярии, она бросилась к ним, обняла и расцеловала всех. На ее щеках вспыхнул нездоровый румянец.
Начальник тюрьмы прикрикнул:
— А ну прекратить нежности! Вера Хоружая — к столу!
Началось оформление документов. Оно заняло немного времени.
Снова за спиной захлопнулась дверь вагона для арестованных. Ехали долго. По ночам Вера и Мария Вишневская просыпались от мучительного кашля. Слышался стук колес, разговор часовых с кондукторами, но нельзя было понять, куда везут.
Вот и Варшава, с ее пестрыми, крикливыми огнями. Здесь долго не задержали — пересадили в другой такой же вагон и повезли дальше на восток.
Только в Белостоке остановились. Привели в какое-то помещение, где под усиленной охраной стояли, сидели и расхаживали десятки знакомых и незнакомых людей. Увидев женщин-политзаключенных, многие бросились навстречу, обнимали, целовали, поздравляли.
— С чем? — недоуменно спросила Вера.
— По договоренности с Советским правительством нас передают в Советский Союз.
Вера ни разу не плакала в тюрьме. А здесь не удержалась: слезы радости застлали глаза.
— Милые вы мои, дорогие товарищи! Какое счастье свалилось сегодня на меня!
Это действительно было счастье. Сейчас она находилась в кругу своих боевых друзей. Среди них — один из руководителей Компартии Польши, рабочий-металлист Ян Пашин, бывший коммунистический депутат польского сейма Тадеуш Жарский, бывший председатель ЦИК Литовско-Белорусской республики Казимир Циховский, бывший депутат польского сейма рабочий-горняк Владислав Бачинский, отбывавший каторжные работы еще при царском правительстве и десять лет просидевший в белопольских тюрьмах.
Старым, больным человеком показался ей Эрнст Пилипенко из Варшавы. А ему только сорок лет. Казематы дефензивы и каторжные тюрьмы, в которых он просидел много лет, довели его до такого состояния.
Встретила здесь Вера и старого знакомого П. Кринчика, и П. Волошина, и И. Гаврилика, и Ф. Волынца, и И. Дворчанина, и других бывших депутатов польского сейма от белорусского клуба «Борьба», Белорусской крестьянско-рабочей громады и других прогрессивных организаций. Все они отсидели по многу лет в тюрьмах панской Польши.
Путь от Белостока до пограничной станции Колосово небольшой, но ехали, казалось, слишком долго. Всю ночь не смыкали глаз. Сколько было переговорено, сколько вспомнили, какие радужные планы строили! Медленно, но неуклонно приближались к советской земле.
Бледное, болезненное лицо Веры покрылось красными пятнами.
Не доезжая Столбцов, развернула заветный сверток, достала вышитую белорусским узором кофточку:
— Вот когда я обновлю подарок белорусских колхозниц! — И надела кофточку. — Ну как, идет?
— Да ты в ней совсем другая, Вера! Как она к лицу тебе!
И в самом деле, белая кофточка скрасила ее худобу, сделала лицо более молодым, свежим.
Вот и Колосово. Формальности обмена политзаключенных прошли как во сне. Вся колонна в сорок человек направилась к советской границе. Возглавляли ее Пашин и Циховский. Вера шла с ними. Как хмельная, смотрела на часового-пограничника, замершего в приветствии. Циховский выхватил из рукава пальто широкую красную ленту и высоко поднял над головой. Кумачовая лента затрепетала на ветру. Вера запела боевую песню польских узников «Червоны штандар». Все подхватили. Пели самозабвенно, с сознанием победы над врагами. А те стояли позади и смотрели вслед уходящим.
Вот первые метры советской земли. Вера и ее спутники попали в объятия друзей, встречавших на границе польских политических эмигрантов. Возгласы радости, бесчисленные вопросы, приветствия!
Была осень 1932 года. Листья на тополях в Негорелом пожелтели и, срываемые порывистым ветром, неслись на восток. Туда же, на восток, спешил и специальный поезд, в котором после короткого отдыха ехала Вера со своими друзьями и соратниками по борьбе.
Еще задолго до Минска она вышла в тамбур и сквозь осенние сумерки силилась рассмотреть свободную белорусскую землю. Потом показались огни большого города. Она, как зачарованная, вцепившись в поручни и сильно наклонившись, смотрела вперед.
— Пожалуйста, осторожнее… — просил проводник.
— Ничего, цела буду… Теперь-то уже наверняка цела буду.
Представился родной, долгожданный Минск, погрузившийся в сон после напряженного трудового дня. Но из темноты вынырнул сияющий огнями вокзал. Многотысячная толпа, подняв факелы над головой, устремилась навстречу сбавляющему ход поезду. А на площади — народ с факелами. Впереди юные, восторженные лица комсомольцев. Они заметили Веру в тамбуре, и сотни рук потянулись к ней.
Ей не дали ступить на землю. Ее подхватили и понесли над людской массой на привокзальную площадь. Народ расступился, чтобы пропустить их.
А она, словно птица в стремительном полете, слегка наклонилась вперед и, задыхаясь от счастья, говорила:
— Милая, родная моя комсомолия! Сегодня я самая счастливая на свете!
СНОВА НА ЗЕМЛЕ СОВЕТСКОЙ
Когда Веру опустили на землю, мать дрожащими руками прижала к своей груди ее голову, целовала лоб, глаза, впалые щеки, покрытые нездоровыми красными пятнами.
На скорую руку покормили в ресторане — и сразу же направились на митинг, на встречу с трудящимися города Минска.
Зал театра был заполнен до отказа. Когда у входа в зал появились бывшие узники белопольских тюрем, все присутствующие в едином порыве вскочили со своих мест. Казалось, потолок вот-вот обрушится от оваций. Гремело непрерывное «ура».
Почетные гости Минска прошли через зал и поднялись на сцену. Худые, изможденные, больные, они жадно всматривались в зал, в лица советских людей. Ведь большинство бывших польских политзаключенных впервые увидели советский город, советских тружеников. Для них все
