Шрифт:
Закладка:
Елисавету смутил интерес, проявленный всеми к ее положению, и она удалялась в дальнюю комнату, когда в доме бывали гости. Семейное гнездо в Аин-Риммоне было большим и богатым, окруженным садами и виноградниками, которые орошала река Риммон, когда-то названная в честь Риммона, Бога Гранатового Дерева. Риммону перестали поклоняться после того, как появился Иегова и вознесся надо всеми остальными богами. В подтверждение этого, вероятно, маленькие колокольчики, похожие на раскрытые цветки граната, украшают одеяние первосвященника, а большие, изваянные из мрамора, водружены на колонны храма. Однако сельские жители не забыли бога Риммона и весной, когда распускаются прелестные алые цветы, устраивают праздники любви в его честь. В это время Гранатовый царь, умыв лицо алым соком, и Цветочная царица веселятся вместе со своими подданными. В дальних уголках Галилеи до сих пор можно побывать на точно таком же празднике, когда все надевают маски и разыгрывают друг друга. Праздничные же песни были собраны в Песни песней, приписываемой Соломону. Вот одна из них:
Поутру пойдем в виноградники,
посмотрим, распустилась ли
виноградная лоза,
раскрылись ли почки,
расцвели ли гранатовые яблоки;
там я окажу ласки мои тебе.
Греческие мифографы считают, что первое гранатовое дерево выросло из крови Диониса и по этой причине женщины Афин не едят гранаты во время праздника Фесмосфоры {5}. Дионис — это кипрский Адонис и сирийский Таммуз. Каким образом царь Саул обращался к Богу Гранатового Дерева в Вениаминовой Гиве, неизвестно, но, скорее всего, звал его Риммоном, ибо Риммон, по сути, ханаанейский бог здоровья и вожделения Дионис, каждый год находивший свое воплощение в избранном царе праздника.
Он восстает вславе, когда расцветают алые цветы, и погибает, когда наливаются темно-красным соком плоды граната. Потом его имя было намеренно подменено священнослужителями Иерусалима именем Рамман, то есть именем Бога Грома, принадлежавшим Иегове, не очёнь-то ловко объясняя это тем, что гранаты, вышитые на кайме одеяния первосвященника, символизируют молнию, а колокольчики — гром, хотя и те, и другие — символы бога Риммона, охранявшие от злых духов.
Служанки Елисаветы шептались о том, что тайна хозяйкиной беременности прячется в празднике Риммона, и ожидали многих чудес от будущего ребенка.
Глава седьмая
МАРИЯ В АИН-РИММОНЕ
Как-то вечером в комнату Елисаветы, где она сидела за вышиванием, тихо постучавшись, вошла служанка:
— Молодая женщина не из наших мест просит впустить ее.
— Я сегодня не принимаю гостей.
— Она знает, и все равно просит.
— Кто же эта докучливая особа?
— Она не говорит ни своего имени, ни имени своего отца.
— А кто ее привез?
— Раавиты. Но они уже умчались прочь, подняв своими ослами жуткую пыль.
— Ты говоришь, раавиты? Что лее она сказала, переступив порог?
— «Именем Матери».
Елисавета рассердилась:
— Внучка верблюда, почему же ты мне сразу не сказала? Она поела? Ей омыли ноги? Ах вы, несчастные! Немедленно неси воду, таз и не забудь про мыло и полотенце. И еще еду, да самую лучшую, что есть в доме. И вино. Поторапливайся.
Елисавета отложила пяльцы и поспешила навстречу гостье.
Почти тотчас она вернулась обратно, ведя за руку молодую женщину, и, закрыв дверь, торжественно сказала:
— Именем Матери, мой дом — твой дом, и мои слуги — твои слуги, кто бы ты ни была и какое бы дело ни привело тебя в наши края.
Вместо ответа женщина быстрым движением отбросила покрывало, расцеловала Елисавету в обе щеки и расплакалась. Елисавета изумленно воскликнула:
— Неужели?! Неужели это правда? Я вижу лицо моей сестры Анны, когда она была ребенком. Такие же зеленые, как морская вода, глаза, прямой нос, смелый подбородок. Девочка, ты не дочь ли Анны?
Мария кивнула и вытерла рукой слезы.
— Почему ты плачешь?
— Я рада, что добралась живая до твоего дома. Елисавета хлопнула в ладоши.
— Быстрее, лентяйки, быстрее. Представьте, что за вами гонятся волки.
И они прибежали. Одна принесла теплой воды в серебряном кувшине, другая — резной серебряный таз, украшенный рыбами, пахучее мыло и вышитое полотенце, третья — огромный бронзовый поднос, уставленный всякими вкусностями — сладкими пикулями, шишками, травами и огурцами вокруг связки холод-пых жареных голубей, начиненных чабером и украшенных косским салатом. Елисавета нарезала отличный белый хлеб и дала Марии кусок с засахаренной айвой. При этом, не поворачивая головы, она спросила служанок:
— А где иерихонские финики? Где медвяные фиги, вымоченные в кипрском вине?
— Сейчас будут, госпожа! Вот! И сладкое вино из Ливана!
— Ладно, идите, дети мои. Я сама омою ноги нашей гостье.
Изумленные служанки удалились. Елисавета ласково взяла Марию за подбородок и всмотрелась в ее лицо.
— Ты умираешь от голода, дитя мое, — сказала она. — Вот, вымой руки. Ешь и пей! Чего ты медлишь? А я пока вымою тебе ноги.
Мария улыбнулась в ответ:
— В черных шатрах раавитов не знают мыла. Они очень добрые люди, но ужасные грязнули. Позволь мне, прежде чем я сяду за стол, насладиться чистой теплой водой.
— Ты точно, как твоя милая матушка. Она тоже не любит торопиться.
Мария ела и пила от души. Когда же она насытилась, то опять вымыла руки, вытерла рот, поблагодарила Господа, но долго ничего не говорила.
Елисавета не торопила ее.
В конце концов Мария вежливо молвила, взглянув на живот Елисаветы:
— Пусть Господь благословит ребенка в твоем чреве.
— Когда ты меня поцеловала, — ответила ей Елисавета, — малыш повернулся от радости.
— Как дядя Захария? Он здоров?
— Все хорошо, только он теперь молчит. Ты, наверное, знаешь. Впрочем, немота мужа — не самое большое несчастье. Теперь он не может бесконечно обсуждать с друзьями спорные места в Законе. Никак не могу к этому привыкнуть. Захария знает Закон вдоль и поперек и каждый раз побеждал в споре, но вот убеждать ему не всегда удавалось. А как твоя милая мама и просвещенный отец?
— В последний раз, когда мы виделись, все было в порядке. Три раза в год они приезжали в город на большие праздники и обязательно навещали меня.
— Я тоже каждый год собираюсь в Иерусалим,
