Сердце дрогнуло. Не то чтобы ради такого подарка Грим сделался ей милее, но она оценила силу его желания. Воистину все они сосредоточились на ней, если ради нее Грим готов расстаться со своим знаменитым перстнем.

Ну, не насовсем расстаться. Если бы Правена взяла перстень, Грим скоро получил бы его обратно – в числе ее приданого.

Правена глубоко вздохнула, собираясь с духом.

– Спасибо тебе за честь, – со строгой вежливостью выговорила она, не желая казаться неблагодарной. – Дар твой хорош, только не возьму я его. Не для меня…

Она протянула перстень обратно Гриму, но он оттолкнул ее руку.

– Чем он тебе не хорош?

«Не он, а ты», – могла бы ответить Правена. Но тогда он задал бы тот же вопрос о себе, а на это у нее ответа не было. Тем, что не Торлейв сын Хельги? Сердце заныло от этой необъяснимости: вечно-то оно желает не того, что судьба вкладывает прямо в руки.

К несчастью, Грим понимал ее куда лучше, чем ей бы хотелось.

– Нехорош я тебе, стало быть?

Даже при тусклом свете неба Правена видела, как остро сверкнули его глаза.

– Сын боярский тебе нужен?

– Никто мне не нужен!

– Да где ты лучше меня-то найдешь? – Грим опять придвинулся к ней и заговорил со страстной убежденностью. – Ты – рабыни дочь, полонянки, отец твой в Киеве никому неведом был…

– Как и твой! – перебила его Правена, обиженная за свою семью.

– Как и мой. Мы – ровня с тобой. Пойдешь за меня – я тебя ни отцом, ни матерью не попрекну. А этих бояричей жди – они тебя осрамят, потешатся да и бросят. Видела сама, – Грим склонился к самому ее уху и заговорил совсем тихо, – что с Малушкой стало. А уж она-то родом была получше тебя, хоть и ключница.

Правена тревожно оглянулась: не слышит ли кто? О Малуше на Олеговой горе запрещалось упоминать, особенно о ее недолгой связи со Святославом. Тот хотел скрыть это от жены-княгини, и никто не смел нарушать этот молчаливый приказ.

– Хочешь, чтобы и тебя увезли ночью темной в даль дремучую – ничье дитя рожать? – продолжал Грим. – Так и будет.

В обычное время он был готов выполнить любое пожелание князя, но собственная страсть в эти мгновения пересилила преданность.

– Ты мне не грози. – Правена отошла от него. – Я себя не уронить сумею.

– Так чего тебе еще надобно? – Грим терял терпение, утомленный напрасными попытками одолеть ее бессмысленное, как ему казалось, упрямство. – Сама-то хоть знаешь? Так и будешь сидеть, пока не поседеешь.

– Уйди от меня! – взмолилась Правена. – Не сладится у нас дело, не мучай себя и меня.

– Да мне-то чего мучиться? – Грим наконец совладал с собой и небрежно, будто простой камешек, забрал у нее свой перстень. – Что мне в такой девке бестолковой, что сама своего счастья знать не хочет? Я-то себе найду получше тебя. А вот ты – попомни мое слово! – никого себе не найдешь.

Грим пошел прочь, и не успела Правена испытать облегчение, как он обернулся и повторил:

– Попомни мое слово!

Глава 8

Королевство Восточная Франкия, аббатство Кведлинбург

год 962-й от Воплощения Господня, весна

– Примите мою нижайшую благодарность, преподобная матушка, что изволили допустить меня сюда. Понимаю, насколько это противоречит обычаю, и знаю, что обязан этим только вашей доброте…

– Скорее воле моего сына Оттона. Это дело слишком важно, а если я покину обитель сама, то пойдут разговоры. Не будем терять времени. Все нужное сестра Регилинда переписала для тебя с табличек на обрезки пергамента из скриптория. Я сперва хотела велеть переписать их на приличного вида свиток, но потом подумала: так тебе не придется заучивать наизусть эти ужасные варварские имена…

– Хотел бы я, преподобная матушка, чтобы все ожидающие меня трудности были не более этой!

– Правда, если ты знаешь язык славян, для тебя они не настолько ужасны.

– Да, благодаренье Богу и моей матушке.

– А эти обрезки ты сможешь носить с собой. Вот смотри, все на отдельных кусочках. Здесь – ее близкая родня: отец, тетка, дети тетки, сводные братья и сестры по отцу… не ее самой, а тетки. Вот здесь – враги их семьи, те, к кому они должны питать неприязнь за былые обиды. Варвары мстительны и злопамятны, прощение и милосердие им неведомо, и ты не должен упустить ни одного случая этим воспользоваться.

– Обязательно, преподобная матушка.

– Где возле имени стоит крестик – значит, тот человек принял крещение. Вот здесь – влиятельные люди при дворе Хелены, кого можно склонить и на ту, и на другую сторону. Я надеюсь, мой сын не поскупится снабдить тебя весомыми звонкими доводами, чтобы склонить их на нашу сторону. И еще надеюсь, ты сумеешь верно употребить эти плоды наших долгих трудов. Мудрому достаточно немного слов.

– Примите мою вечную благодарность, преподобная матушка, за святое ваше попечение и верное покровительство. И еще…

– Что?

– Если бы я смел обратиться… перед тем как мне придется отправиться на те пути, на которых досточтимый епископ Адальберт каких-то полтора года назад едва не расстался с жизнью… Мне было бы так утешительно на прощание увидеть…

– Нет, видеть сестру Хельвидис тебе ни к чему. Довольно и того, что эти три благочестивых сестры преклонных лет косятся на меня в ужасе – я уже с полчаса беседую с молодым мужчиной, что мне вовсе не пристало. Но когда Господь по милости его увенчает труды твои успехом, возможно, мы вернемся к этому разговору…

– Да наградит бог вашу доброту, матушка. Прошу вас молиться обо мне преподобной Вальпурге Айхштеттской, чтобы она защитила меня перед Господом посредством своих заслуг, и чтобы Господь удостоил благополучного возвращения ничтожного и смиренного сына вашего Хродехальма…

* * *

Диакона Теодора на руках перенесли из телеги в дом, уложили – он так и не проснулся, но бормотал что-то по-романски. Аббат Гримальд, хмурый и молчаливый, то и дело хватаясь за бок, ушел к своему месту на спальном помосте и принялся молиться. Вид у него был нездоровый, бурые круги под глазами потемнели сильнее обычного. Рихер сидел у стола и молча смотрел то на одного, то на другого, и сейчас его тонкое лицо приобрело неприятное, тяжелое и жесткое выражение. На столе горели два глиняных светильника, освещая его угрюмые глаза, а уже в трех шагах от стола