Таким образом, вопрос о надежности этих сведений упирается в вопрос о том, что могли помнить шведы о событиях вековой давности? Современный человек, конечно, не имея возможности получить информацию из книг или Интернета, не вспомнил бы ничего. Но в малописьменных обществах действуют другие, устные, формы сохранения исторической памяти. Многочисленные фольклорные примеры показывают, что народная память склонна впадать в ошибки скорее хронологические, чем фактические. Вряд ли человек эпохи Средневековья, мыслящий в рамках традиционного хронотопа, мог сказать, в каком именно веке жил граф Роланд или Илья Муромец, но направление линий военного противостояния были запечатлены эпосом в целом верно. Если Биргер сохранялся в народной памяти шведов XIV–XV вв., то основные вехи его жизни не могли из нее стереться.

Шаскольский указывал на «Хронику Эрика» как на иллюстрацию того, что могли помнить шведы о событиях столетней давности. Но сам панегирический характер фрагмента хроники, посвященный Биргеру, вряд ли допускал рассказ о неудачном походе. В свете сказанного интересны исследования останков Биргера, проведенные в 2002 г. Череп несет следы ранения: надбровная дуга над правой глазницей рассечена. Материалы исследования черепа размещены на сайте Стокгольмского музея Средневековья (Medeltidsmuseum). На базе этого музея антропологом Оскаром Нильссоном была проведена научная реконструкция внешности ярла. Музей посвятил реконструкции лица ярла отдельную статью[129]: «Till kraniet har vävnad och muskler lagts pâ tills ansiktet framträtt. I det här fallet med grop i hakan, ett skadat ögonbryn och märken efter ett svärd shugg» (Ткань и мускулы прилагались к черепу до тех пор, пока не проявилось лицо. В данном случае – с ямкой в подбородке, поврежденной бровью и следами пореза, нанесенного мечом). Одна из самых старых и популярных шведских газет Svenska Dagbladet опубликовала в 7 апреля 2010 г. большую статью о том самом антропологе и скульпторе Оскаре Нильссоне, создавшем широко известную реконструкцию внешности ярла. Нильссон, изучивший каждый миллиметр останков, так описывает процесс восстановления лица: «Kraniet skvallrar om en skada ovanför ögat, förmodligen ett svärdshugg i ett fältslag»[130] (Череп свидетельствует о повреждении над глазом, предположительно о ранении мечом в сражении).

Как видим, локализация раны прямо соответствует тексту «Жития»: «И самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемъ»[131].

Разумеется, вышесказанное не может считаться твердым доказательством того, что противником Александра Невского был именно Биргер. Однако именно эта версия «примиряет» между собой множество фактов.

Во-первых, то обстоятельство, что сведения о походе отсутствуют в шведских источниках, – Биргер в то время не был еще ярлом, и его поход был не государственным, а его частным делом. По этой же причине наиболее близкая по времени летописная заметка именует вождя шведского войска князем, а написанное существенно позже «Житие Александра Невского» – королем. На момент составления летописной статьи он был младшим родственником ярла, значит, по русским представлениям, именно князем, а когда составлялось «Житие» – фактическим королем.

Во-вторых, именно личностью Биргера можно объяснить, почему не очень масштабная по числу участников береговая стычка постепенно обретала все больший и больший вес в русской книжной традиции. Значение росло пропорционально карьерным успехам Биргера и его потомков. Таким образом, победа над молодым и далеко не самым влиятельным шведским аристократом, одним из многих, постепенно превращалась в победу над правителем Швеции и основателем королевского рода.

Недоумение у исследователей вызывает и состав высадившегося в устье Невы войска. И.П. Шаскольский выразил основательное сомнение в возможности участия в походе норвежского полка: «1239 и особенно 1240 годы – время острой междоусобной борьбы внутри Норвегии между королем и его сторонниками, с одной стороны, и варбельгерами – сильной группировкой норвежских феодалов – с другой. На 1240 год приходится самый разгар этой междоусобной борьбы. В марте этого года король Хакон понес сильное поражение от варбельгеров в битве при Лаака и, лишь собрав все силы своей партии, смог в конце апреля разбить противников в сражении близ Осло. Преследование остатков разгромленных войск продолжалось целый месяц – лишь в конце мая движение варбельгеров было окончательно раздавлено. Сразу же после окончания междоусобицы Норвежское государство, ослабленное междоусобной борьбой, не могло, по-видимому, и думать об участии в крупном военном предприятии шведов на Балтийском море. Поскольку шведский флот пришел в Неву в 1240 г. в начале июля и по дороге еще заходил в шведскую колонию в юго-западной Финляндии за вспомогательными отрядами финнов, выход флота из шведских портов мог происходить не позже первой половины июня. Чтобы успеть присоединиться к шведам до их посадки на суда, норвежское войско должно было быть собрано в мае, то есть тогда, когда в Норвегии еще продолжалась междоусобная борьба и когда сбор войска для заморского похода был просто невозможен»[132].

С этими доводами Шаскольского нельзя согласиться. Он рассматривает войну с позиции человека XX в., для которого война – это сугубо отрицательное событие, приводящее к непродуктивной трате полезных ресурсов и сил. Меж тем раннесредневековая история полна примеров, когда военный поход устраивался именно для того, чтобы преодолеть последствия экономического и/или политического кризиса. Особенно если это был грабительский поход на сопредельные территории. Агрессивная политика в доиндустриальных обществах редко была следствием избытка, чаще она была закономерным результатом стремления компенсировать недостаток. Поход скандинавских феодалов, безусловно, имел в том числе и грабительскую цель. Поэтому участие в нем норвежских феодалов, поиздержавшихся в ходе междоусобной войны, является вполне логичным.

Нельзя согласиться и с рассуждением исследователя о том, что участие норвежских феодалов в шведском войске было невозможно по причине враждебного отношения между Швецией и Норвегией. Поход, как было сказано, был предприятием, в случае удачи сулящим неплохую добычу. Поэтому, несмотря на трения «в верхах», отдельные феодалы вполне могли принять приглашение молодого вождя.

Важный вопрос об идеологическом наполнении и реальной цели высадки объединенного войска в устье Невы. По мнению Шаскольского, словам летописца о том, что воинство намеревалось завоевать Новгород, вполне можно доверять. При этом исследователь делал оговорку, что такой план был бы для шведов предельно смелым предприятием, ведь Новгород – крупный укрепленный город и рассчитывать на легкое его взятие они не могли. Имеющееся противоречие Шаскольский снимал допущением, что взятие северной русской столицы было стратегической целью шведов, а высадка в 1240 г. – своеобразная разведка боем, рекогносцировка перед будущим большим наступлением. Такая трактовка выглядит вполне убедительно, хотя возможны и другие.