что в его честь давали некогда король в Версале и принц Конде в Шантильи. Конечно, настроения монарха разделяли подданные — имя королевы Марии-Антуанетты кн. А.Б. Куракин, некогда лично ей представленный, окружил пиететом, достойным чувств лучших французских легитимистов. Внимая побуждениям растроганного сердца, возводил кн. А.Б. Куракин в своем Надеждинском уединении, скорее вынужденном, чем добровольном, беседки и павильоны, обелиски и урны в честь и память живых и умерших друзей; напыщенный и тщеславный, он при помощи живописцев Филимонова и Причетникова, специально приглашенных в Надеждино, запечатлел следы своего “чувствительного” зодчества, а гравюрами с них, снабженными соответствующими надписями-посвящениями, скорбно извещал о своих сердечных переживаниях. Немногие десятилетия, однако, унесли с собой всю эту эффектную деревянную архитектуру садов и парков. А через сто лет разорившиеся владельцы распродали в розницу земли и леса, картины и обстановку дворца, даже галерею фамильных портретов. Бесценный куракинский архив, переплетенный в сотни томов, один лишь сохранил документы и переписку, рисующие картину судеб знатного дворянского рода почти за два столетия на фоне государственных событий и бытовой обстановки.

Князь Александр Борисович остался неженатым. Капиталы, земли, вещи, бриллианты, все это, за исключением небольшого числа вещей, доставшихся детям с "левой стороны", баронам Сердобиным, перешло в род единственного из трех братьев — женатого князя Алексея Борисовича.

В Орловской губернии, в селе Преображенском, находилась усадьба этого павловского вельможи, канцлера при Павле I. Для устройства своей усадьбы он пригласил не слишком талантливого, но все же не лишенного способностей архитектора Бакарева, ученика Казакова. Дом в Преображенском, давно сгоревший, но с предельной тщательностью зарисованный Бакаревым на рисунке, иллюстрирующем его любопытнейшие записки[50], дом этот оригинально сочетал в себе дворец с оранжереей — зимним садом, занимающими центральное место архитектурной композиции. Здесь также, конечно, были всевозможные парковые украшения наряду с хозяйственными постройками, придававшими Преображенскому вид усадьбы, уже не всецело увеселительной.

Третья крупная куракинская резиденция (Степановское. — Сост.), если не считать дачи в Павловске, принадлежала младшему из братьев, бесшабашному гуляке, любимцу семьи князю Степану Борисовичу, молодому генералу, человеку привлекательному и жизнерадостному. Доставшееся ему Степановское находилось среди обширных наследственных владений Куракиных в Тверской губернии, на границе с Московской. Все это обширное строительство трех князей Куракиных шло почти одновременно и не только в усадьбах, но и в городах, где в те же годы строился для князя Александра Борисовича обширнейший дом на Гороховской улице (в Москве. — Сост.), ныне занятый Межевым институтом, дом, сохранивший еще чудные лепные и живописные отделки своих "золотых" парадных комнат. Лучшие мастера — архитекторы, декораторы, живописцы были привлечены для этих работ. Им помогала целая армия своих собственных крепостных мастеров и художников, вольнонаемных ремесленников и декораторов. Громадные штаты дворни включали музыкантов, артистов, садовников, камердинеров, мажордомов, кучеров, лакеев, художников, казачков, гайдуков, псарей, поваров, девушек, даже чиновников и церемониймейстеров; все эти люди составляли “придворный штат”, казавшийся совершенно необходимым в вельможном быту, население каждой из этих роскошно устроенных усадеб. Точный и аккуратный, Бакарев запечатлел акварелью портреты многих из них на одной из иллюстраций к своей рукописи..

Шаг за шагом можно проследить всю эту строительную деятельность, всю эту кипучую жизнь куракинского “княжества” по документам громадного архива, сохраняющегося в Историческом музее в Москве и лишь в незначительной части своей опубликованного в сборниках "XVIII век"[51]. Старинные описи позволяют восстановить в иных случаях даже убранство комнат, помогают узнать те вещи, которые частью были проданы разорившимися наследниками, частью же разошлись по музеям после революции. Во всех трех усадьбах были портретные галереи, где висели работы лучших художников XVIII века, как русских, так и иностранных. Гроот, Рокотов, Рослин, Ротари, Боровиковский, Вуаль, Виже-Лебрен, Лампи, Ритт, Лагрене, Гуттенбрунн, П.Соколов наполнили своими холстами портретные галереи Надеждина, Преображенского, Степановского, московского дворца на Гороховской, Куракинского странноприимного дома на Басманной, пристроенного к прелестной елисаветинской церкви. А крепостные живописцы — в том числе Лигоцкий — повторяли и размножали в копиях портретные работы этих выдающихся художников.

Во всех трех усадьбах почти ничего не осталось от былого величия. Степановское, пережившее разоренное и опустелое Надеждино, сгоревшее Преображенское, ставшее в XIX столетии главной усадьбой Куракиных, не составляет исключения. Комнаты дворца теперь пусты и оборванны — под лохмотьями обоев проступает штукатурка стен с первоначально бывшими на ней орнаментальными росписями. На лестнице, приводящей в верхний этаж, с площадки, расходящейся двумя маршами, валялись камни выброшенной, никому не нужной минералогической коллекции. В галереях пустыми гнездами зияли места громаднейшей, в несколько сотен холстов, фамильной портретной галереи, из которой десятка два вещей выставлены в залах музеев Москвы и Твери, тогда как подавляющее большинство портретов загромоздило музейные кладовые и фонды.

В одной из ротонд помещалась библиотека, в другой — коллекция минералов, собрания монет и медалей. Большая часть книг библиотеки XVIII века была увезена в Тверской музей, где, обезличившись, она слилась с десятками тысяч других томиков в коже с тиснеными корешками, привезенными из различных усадеб Тверской губернии. Знаменитая мебель из гостиной, крытая французским обюссоном XVIII века, попала в Тверь; картины венецианских перспективистов, передававшие виды волшебно-зачарованного города лагун со старинными дворцами и церквами, отражающимися в зеркальных водах каналов со скользящими по ним гондолами, с перекинутыми через воду мостами, украшали залы Московского музея изящных искусств; модель памятника Минину и Пожарскому работы Мартоса досталась Третьяковской галерее. В пустых и гулких комнатах, откуда хищнически вывозилась обстановка на сотнях подвод, остались только паркетные полы, характерные, в два тона раскрашенные створки дверей, да скромная лепнина карнизов. Не осталось следов от домовой церкви, где ряд икон был написан талантливым дилетантом-любителем кн. А.Б. Куракиным 2-м. Только внизу, в одной из комнат рядом с вестибюлем, сложены груды золоченых резных рам от картин, неизвестно куда подевавшихся. Да еще сохранились в вестибюле, проходящем сквозь весь дом, по стенам и пилонам аркад неуносимые фрески с видами, написанными масляными красками. Здесь, преимущественно по известным гравюрам, воспроизводящим масляные картины Причетникова, попавшие в Московский Исторический музей, написаны виды Надеждина, вышеупомянутого имения князя Александра Борисовича Куракина в Сердобском уезде, виды Степановского — дом и пристань на пруду с причаленными к ней нарядно украшенными лодками, церковь соседнего села Дорожаева. Эти росписи дают прекрасный ‹...› материал для иконографии куракинских имений, фиксируя их виды и достопримечательности. И вспоминаются случайно уцелевшие еще серии видов Степановского. Одна из них — акварельные работы архитектора Бакарева, вделанные в ширмы красного дерева и бывшие еще в годы революции у владельцев в доме на углу Денежного и Левшинского переулков. Другая серия, масляными красками, попавшая в Национальный