наш блаженный настоятель призвал живописцев посвятить свои кисти Христу и Деве Марии, а модели для ее образа искать среди благочестивых жен святой жизни, избравших уединение и кротость, подобно Пресвятой Деве перед Благовещением. «Неужели вы думаете, – сказал он, – будто фра Беато Анджелико удостоился благодати показать Пресвятую Деву столь Божественным образом, разглядывая на улицах кокеток, разодетых с показной роскошью в пышные наряды? Или он обрел ее облик в священном затворе, среди смиренных, пребывающих в посте и молитве сестер, насельниц монастырей?»

– Да, – промолвила Агнесса, вздохнув с выражением глубокого, благоговейного трепета, – неужели найдется смертная, которая решилась бы позировать для изображения Святой Девы?

– Дитя мое, есть женщины, которым Господь дарует венец красоты, хотя сами они о том и не подозревают, а Матерь Божия возжигает в сердцах их столь великую частицу своего собственного духовного огня, что он озаряет даже их лица; среди них-то и должен искать свои модели живописец. Девочка моя, узнай же, что Господь ниспослал тебе благодать. Меня посетило видение, что тебе надлежит послужить моделью для листа «Аве Мария» в моем требнике.

– Нет-нет, я не могу! – воскликнула Агнесса, закрывая лицо руками.

– Дочь моя, ты очень хороша, но красота твоя была дана тебе не для тебя самой, а для того, чтобы быть возложенной на алтарь Господень, подобно чудному цветку. Подумай: что, если, глядя на твое изображение, верующие вспомнят о скромности и смирении Девы Марии и молитвы их тем более преисполнятся пыла и усердия, – разве это не великая благодать?

– Дорогой дядя, – отвечала Агнесса, – я дитя Христово. Если все так, как ты говоришь, – а мне это неведомо, – дай мне несколько дней помолиться и укрепиться душой, так, чтобы я приступила к этому испытанию с должным смирением.

Эльза при этом разговоре не присутствовала: она ушла из сада, спустившись пониже в ущелье поболтать со старой приятельницей. Свет, озарявший вечернее небо, постепенно померк, и теперь серебристое сияние изливала на апельсиновую рощу полная луна. Глядя на Агнессу, сидевшую на ограде в лунном свете, на ее юное, одухотворенное лицо, художник подумал, что никогда не встречал смертной, которая столь отвечала бы его представлению о создании небесном.

Некоторое время они сидели молча, как часто случается, когда собеседниками овладевает глубокое, тайное волнение. Вокруг стояла такая тишина, что в журчании ручейка, струившегося с садовой стены вниз, в темную бездну ущелья, можно было отчетливо различить падение с камня на камень отдельных капель, издававших приятный, убаюкивающий звук.

Внезапно их обоих вывело из задумчивости появление из тени какой-то фигуры, замершей на фоне лунного света и, по-видимому, проникшей в сад со стороны ущелья. Мужчина в темном плаще с остроконечным капюшоном перешагнул через поросшую мхом садовую ограду, мгновение помедлил в нерешительности, а потом сбросил свой плащ и в лунном свете предстал перед Агнессой в облике кавалера. В руке он держал белую лилию с длинным стеблем, с распустившимися цветками и еще не раскрывшимися бутонами, с нежными удлиненными рифлеными зелеными листьями, какую можно увидеть на множестве картин, изображающих Благовещение. В лунном свете, падавшем на его лицо, выделялись его надменные, но прекрасные черты, оживляемые каким-то глубоким чувством. Монах и девица были столь потрясены, что не могли произнести ни слова, а когда наконец Антонио сделал какое-то движение, словно желая обратиться к таинственному незнакомцу, тот повелительным жестом приказал ему замолчать. Затем, обернувшись к Агнессе, он преклонил колени, поцеловал край ее платья и положил ей на колени лилию и произнес: «Прекрасная, благочестивая и добродетельная, не забывай молиться обо мне!» С этими словами он поднялся на ноги, забросил за плечо плащ, перепрыгнул через садовую стену, исчез, и шаги его вскоре стихли, постепенно удаляясь, во мраке ущелья.

Все это произошло столь быстро, что представилось обоим созерцателям удивительной сцены призрачным сном. Красавец с отделанным драгоценными камнями оружием, с надменным, величественным обликом и непринужденной и властной манерой, благоговейно и смиренно преклоняющий колени перед простой крестьянкой, напомнил монаху языческих принцев, героев легенд, о которых ему доводилось читать: они по Божественному наитию искали общества и открывали душу наставлениям святых дев, избранных Господом, в блаженном уединении и затворе. В том поэтическом мире, где мыслию жил монах, подобные чудеса были возможны. Тысячи таких обращений известны по тому царству благочестивых грез, что названо житиями святых.

– Дочь моя, – промолвил он, тщетно вглядываясь во тьму, куда канула тропинка, по которой удалился незнакомец, – ты встречала прежде этого человека?

– Да, дядюшка: давеча вечером я увидела его впервые в жизни, когда сидела за своим прилавком у городских ворот. Колокол как раз призывал на вечернюю молитву, когда он подошел ко мне, и попросил молиться за него, и дал мне брильянтовый перстень, чтобы я украсила им алтарь святой Агнессы, и сегодня я отнесла его в монастырь.

– Узри же, дочь моя, подтверждение того, что я сказал тебе! Очевидно, что Пресвятая Дева наделила тебя великой благодатью – чудесной красотой, которая увлекает душу не долу, в царство чувственности и похоти, как прелесть обычных женщин, а ввысь, к ангелам. Что говорит блаженный поэт Данте о красоте святой Беатриче? Что каждому, кто бы ни взглянул на нее, облик ее словно бы изрекал: «Живи, вздыхая!»[20] Велика благодать Господня, и ты должна вознести за нее особые хвалы.

– Хотела бы я узнать, – задумчиво произнесла Агнесса, – кто этот незнакомец и что мучит и гнетет его, ведь глаза его столь печальны. Джульетта сказала, что он брат короля и что зовут его принц Адриан. Какая скорбь может терзать его и к чему ему молитвы бедной девицы вроде меня?

– Быть может, Господь поселил в его сердце жажду небесной красоты и неземной, райской чистоты и пронзил душу его Божественной стрелой, как до того нанес духовную рану святому Франциску и блаженному святому Доминику, – предположил монах. – Красота – оружие в руках Господа, и ею Он пронзает душу нашу вплоть до самого тайного, сокровенного ее средоточия, возжигая в ней жажду Божественного и тоску, утолить которую может лишь единение с Ним. Потому-то на картинах мы неизменно изображаем раны любви, нанесенные святым угодникам, с поднимающимися из них языками священного пламени. Укрепись душевно, дитя мое, и усердно молись за этого юношу, ведь нет на свете молитв, что были бы милее Господу, нежели молитвы чистой девы. В Писании сказано: «Возлюбленный мой пасет между лилиями»[21].

В этот миг послышались тяжелые, решительные шаги Эльзы, входившей в сад.

– Довольно, Агнесса, – упрекнула она внучку, – пора тебе читать вечерние молитвы, а все святые ведают, что мне не уложить тебя в постель до полуночи.

– Полагаю, молитвы