Шрифт:
Закладка:
Она и правда была зависимой. Но была ли или до сих пор…
— И что случилось потом?
— Ничего. Просто ничего не случилось. Я ездила с отцом по больницам, училась вести его дела, с головой погрузилась в работу, в проблемы компании. И так увлеклась, что и думать забыла про Бахтина. Словно морок спал, и я излечилась. За те два года я даже поправилась и перестала истово следить за весом. Я чувствовала себя нужной, полезной, уверенной в себе, состоявшейся, успешной. Я достроила дом. Отец после очередной ремиссии, казалось, пошёл на поправку. У меня всё получалось. Я была почти счастлива.
— Почти?
— Да, — улыбнулась Славка грустно. — Ты был женат.
Отставив бутылку и выбравшись из своего кокона курток и одеял, она закусила губу и забралась ко мне на колени.
Я набрал воздуха в грудь, пока она ёрзала, устраиваясь удобнее. Отодвинула кресло, чтобы не упираться спиной в руль. Откинула спинку. Посмотрела на меня в упор.
— И я всё ещё женат, Слав, — выдохнул я, чувствуя себя так, словно только что вынырнул с глубины на поверхность.
— А я ещё замужем. Значит, мы в одинаково неудобном положении.
— И мы не будем делать его ещё неудобнее, — категорически покачал я головой.
— Хорошо. Ничего, если я просто тут посижу? — положила она голову мне на плечо, уткнувшись холодным носом в шею.
— Ничего, — потянулся я за пледом. Укрыл её со спины. — И что Бахтин ни разу не приезжал за эти два года?
— Конечно, приезжал. Но мне было уже всё равно. Я излечилась.
— А он?
— Хороший вопрос, — улыбнулась Славка. — Он бесился, что мне плевать. Стал делать одну глупость за другой. Завёл интрижку с женой владельца клуба. Разорвал контракт с НХЛ. Вернулся. Запил. Но потом в составе сборной выиграл чемпионат мира.
— Это тот раз, когда канадца по его милости госпитализировали?
— Да, да, тот самый, — обняла она меня за шею крепче. — Он и сам тогда травмировался: потасовка была не на жизнь, а на смерть. Пролежал почти месяц в больнице. Сотрясение мозга. Травма шейного отдела позвоночника. Перелом рёбер. Тогда же с ним и случился какой-то перелом. Переосмысление ценностей. Кризис среднего возраста. Не знаю, что. Но он вернулся из госпиталя совсем другим человеком.
— Другим? Так бывает?
— Не поверишь, да, — усмехнулась она. — Он словно только в тридцать и повзрослел. Даже в тридцать один. И у нас вдруг началась совсем другая жизнь…
— Совсем?
— Абсолютно. Он меня простил. Перебесился. И стал любящим, заботливым, внимательным. Настоящим. Снял швы — мы пытались завести детей. Заключил контракт с другим клубом, чтобы чаще быть дома. Но…
— Но?! — удивился я. — Разве это не то, чего ты всегда хотела?
— Я не люблю его, Рим. И никогда не любила. Я была им больна, но я излечилась. И больше не могла ему дать то, чего он хочет. И хотела бы, но уже не могла. И просто так уйти я тоже не могла. Он хороший. Нет, он замечательный. И для кого-то стал бы лучшим в мире любовником, мужем, отцом. Если бы в его жизни не было меня. Я не могла его просто бросить. Мне нужен был очень веский повод. А причина у меня уже была…
Она поняла голову.
И смотрела на меня. Долго. Внимательно. Молча.
Потом выдохнула. Накрыла своими мои губы и закрыла глаза…
Когда вселенная, край которой настолько далеко, насколько далеко от тебя та самая единственная женщина, сужается до одной точки — точки вашего соприкосновения — глупо отказываться.
Глупо говорить «нет», когда «да». Да, да, да. Да!
Когда все слова мимо.
И все законы мира безмолвствуют, если говорит она.
Та, что одну и стоит слушать.
Любовь.
Этим миром правит любовь.
Когда она берет слово, замолкает всё…
Молчи.
Она с тобой. Женщина, что одну ты назвал своей.
Молчи.
Она — твоя.
Славка упёрлась в мой лоб, тяжело дыша.
Батя мой Рамзес! Как же хорошо!
Но я ждал, едва справляясь с дыханием и боясь пошевелиться.
Прошлый раз тоже было хорошо. Хорошо настолько, что я едва мог вместить в себя это чувство. Оно переполняло, распирало, рвалось наружу. А потом… она заплакала.
Я ждал.
Славка посмотрела на меня и улыбнулась.
— Я люблю тебя, — потянулась к моим губам. Коснулась, вбирая в себя, словно никогда не пробовала ничего вкуснее, не давая мне ответить.
Содрогнулась всем телом, словно сквозь неё прошло электричество. Я бы назвал его остаточным, после того заряда, которым нас по-настоящему шарахнуло до этого.
Замерла. Потёрлась щекой о мою щеку…
Не хочу её отпускать.
Не могу больше с ней расставаться.
Сейчас.
Никогда.
— Люблю тебя, — прошептал я.
Тебя. Одну. Всегда.
— Я знаю, — ответила она и больше ничего не добавила.
Только потом, когда Славка вернулась на своё сиденье, я вывел машину со стоянки и мы понесли по ярко залитым огнями улицам ночного города, спросила куда мы едем.
— Домой, — пожал я плечами.
И больше ничего не добавил.
исчезнет всё и будет холод
и тьма над бездною но вновь
бог слово даст и слово будет
любовь
Невесомая. Прозрачная. Лёгкая. Как пёрышко.
Я смотрел на Славку, спящую рядом, и думал о том, что никогда не видел её иначе.
Словно всегда видел сквозь те восемьдесят килограммов — эти пятьдесят, и сквозь ту Владиславу Орлову, любящую хоккеиста, — эту, что будет любить меня и спать в моей постели.
Что могло быть банальнее, чем чувствовать себя как во сне.
Но ничего другого не шло в голову, когда я смотрел на неё, такую родную, такую выстраданную и спящую тихо-тихо, совсем неслышно, засунув руки под подушку.
Я словно видел сон. И в нем был так счастлив, что не хотел просыпаться.
Я смотрел на неё, боясь моргнуть.
Боясь закрыть глаза.
Боясь, что она исчезнет.
Что я проснусь в психбольнице в смирительной рубашке, а её нет.
И никогда не было.
мёртвую царевну
не целуй постой
