Шрифт:
Закладка:
За этим последовала череда образов, которые, как я знал, были правдой – игривость отца, пение матери, запах сигаретного дыма и фиолетовых леденцов; колючее твидовое пальто без одной пуговицы; моя книга со сказками с мятым корешком и отпечатком большого пальца отца на первой странице, так похожим на кровь – хотя, кажется, это всё же были чернила. Наша семья когда-то играла в бесконечные прятки. Я больше всего любил прятаться под клетчатой скатертью обеденного стола. И иллюзия брата идеально вписывалась в эти воспоминания – то, как мы вместе скрючивались под столом, поджав под себя ноги, и как его дыхание пахло молоком, пока мы ждали, что нас найдут.
Я погрузился в эти образы, когда вдруг услышал стук. В тот миг я был уверен, что мне показалось. Но звук раздался снова – тихий, потом более громкий, уверенный стук.
И доносился он из шкафа.
Глава тринадцатая
Лазурь
На шестнадцатый день рождения Индиго Тати запланировала маскарад, и пригласили всю школу. Выпускной класс Хок Харбора насчитывал почти сотню человек, и Дом легко мог бы их вместить. Но Индиго не хотела приглашать их внутрь, и от этого я испытывала эгоистичную радость.
– Пора показать лицо, – сказала Тати в день, когда приглашения были разосланы. – Это не только ради острова, Индиго. Инвесторы приедут из-за границы, акционеры, которые захотят посмотреть на девушку, занявшую место родителей. Люди хотят знать, кто ты.
Я подумала – и понадеялась – что Индиго будет спорить с Тати, как всегда, но даже если ей не нравилось властное поведение Тати, ей нравилось быть частью традиции семьи Кастеньяда. Её отец был официально представлен партнёрам деда в день своего шестнадцатилетия, как и его дед – до того.
– Только представь всех этих людей, платья, торты… – говорила Тати. Мы стояли в кухне, и она проверяла последнюю стопку приглашений – голубые карточки с серебряным фольгированием и тёмно-синими шёлковыми лентами. – Тебе понравится, Лазурь.
Я знала, что не понравится. Когда Тати настояла на том, чтобы пригласить всех, я была в ужасе, что сюда заявятся моя мать с Юпитером. И немного успокоилась только тогда, когда мать вскинула голову и заявила, что они будут слишком заняты в отпуске, чтобы «поздравить бедную богатенькую девочку». Но даже без матери и Юпитера эта вечеринка станет настоящей катастрофой.
Я уже представляла: Индиго с одной стороны зала, я с другой, между нами – море людей, и Дом становится странным прямо под ногами. Я чувствовала, как люди будут пялиться на огромные окна и сверкающие люстры, на простирающиеся вокруг сады и галерею портретов. Ничто из этого мне не принадлежало, и я это понимала. Но дело не во владении. Я была частью Дома уже так долго, что сейчас в нём были частички меня, и в конце вечеринки я буду чувствовать себя такой же обшаренной, как сам Дом, запятнанной всеми, кто сюда входил.
До приглашений Индиго я считала, что наши одноклассники нас не замечают. Мы были парочкой молчаливых темноволосых кукушат, сидевших в гнезде кремовых вьюрков. Никогда не стояли в очереди на паром, чтобы отправиться по магазинам на материк, не ходили на пляжные вечеринки у костров, попивая пиво из банок. Мы даже редко разговаривали с кем-то, кроме друг друга. Но в понедельник после того, как все приглашения были отправлены, я поняла: то, что я считала апатией, на самом деле было восхищением.
Я почувствовала перемену в тот же миг, когда зашла в класс – словно электрические разряды в самом черепе. Тем утром мы с Индиго вошли в здание, как обычно, но директор отвёл её в сторону перемолвиться парой слов и нахмурился, когда я попыталась пойти с ними, так что в класс я вошла одна.
Классная комната казалась чёткой, с ярко очерченными границами – доска, украшенная мятым раскрашенным картоном, шестнадцать синих пластиковых стульев, расставленных квадратом, запах нагретого солнцем мела, перемешанный с потом одноклассников. И под всем этим – кислый, незрелый запах юности.
Учительница ещё не пришла, и я стояла одна под взглядами двенадцати пар глаз, которые ещё никогда не изучали меня так внимательно. Я отступила, словно хотела слиться со стеной за спиной, когда один из них – мальчишка по имени Баррет, с мягким голосом и неизменно красным лицом – спросил:
– А как там внутри?
Другие одиннадцать учеников ёрзали на своих местах, только на миг сморгнув, прежде чем снова начали пялиться.
– Что?
– В Доме, – уточнил Баррет, облизнув губы. – Ты же всегда в доме Кастеньяда.
– Там правда водятся привидения? – спросила девочка. Запоздало я вспомнила её имя – Анна.
У неё были прямые светлые волосы и маленькие полуприкрытые глаза, которые сейчас изучали мой наряд – вельветовые брюки и кружевной чёрный джемпер с высоким воротом и обтягивающими манжетами. Кожу обожгло медленным яростным жаром. Эта одежда принадлежала Индиго, и Анна знала это. Она ухмыльнулась.
– Нам всем нужно носить маски? – спросил Эммануэль. Кожа у него была цвета чёрного мрамора, и даже в пятнадцать у него были ладони взрослого мужчины. – Типа как на Хэллоуин?
Сердце бешено колотилось. Мне не нравилось их внимание. Не нравилось, что их взгляды буквально пришпиливали меня на месте. Я вспомнила, как Юпитер иногда пялился на меня через всю комнату; его взгляд, словно яд, парализовал мои мышцы, и я никак не могла вздохнуть.
– Вы родственницы, да? – спросил кто-то ещё.
Я открыла было рот, но промолчала. Как объяснить, что мы были двумя половинками одной души? Но объяснять мне и не пришлось – на пороге стояла Индиго. Она посмотрела на девочку, задавшую вопрос, и усмехнулась краешком губ.
– Вроде того, – проговорила Индиго своим тихим медовым голосом.
Я выдохнула, она взяла меня за руку, и мы преобразились. Не могу сказать, откуда взялась эта магия, была ли это некая невидимая стихия, проникавшая в наши атомы, или я служила зеркалом и луной, отражающими сияние Индиго. Я знала лишь, что вместе мы блистали.
Класс замер. Я почувствовала лёгкое радостное волнение, заметив, как у них приоткрылись рты, а взгляды расфокусировались. Но потом вошла учительница, и наши чары растаяли.
Я полагала, Дом будет счастлив в эти дни, предшествовавшие вечеринке
