Он игнорирует меня. Постучав пальцем по уравнению, он смотрит на мой рот.

— Это формула точки безубыточности. Фиксированные затраты делить на разницу между ценой за единицу и переменными расходами на единицу.

Он похлопывает меня по стопе, затем сжимает. Почему-то я понимаю, что это означает «хорошая работа». Он поворачивает карточку и показывает, что мой ответ верен.

Мы продолжаем в том же духе — я помогаю ему расслабить напряжённые мышцы, Райдер высоко поднимает для меня карточки. Когда я отвечаю правильно, я получаю мягкое сжимание моей стопы, а когда ошибаюсь, его палец тычет в карточку. Когда я отвечаю правильно на приличное количество карточек, а голова Райдера уже не ощущается так, будто она зажата в тисках, я останавливаю пальцы, запутавшиеся в его волосах.

— А почему я не опрашиваю тебя по этим карточкам?

Райдер поднимает руку и подталкивает меня продолжать массаж.

— Жадный засранец.

Подняв телефон, он пишет: «Ты не опрашиваешь меня, потому что я знаю эту фигню, и я с большей пользой провожу время, получая массаж головы, чем повторяя то, что уже знаю».

Я слегка дёргаю его за волосы, но чувствую, что губы изгибаются в улыбке. Вот он, ворчливый лесоруб, к которому я привыкла.

— Ставлю двадцать баксов, что ты знаешь это далеко не так хорошо, как хвастаешься, Райдер.

Он выгибает брови, при этом тасуя карточки в руках. Достав одну, он медлит и поднимает телефон.

«Ставлю двадцать баксов на то, что отвечу правильно, И ВДОБАВОК ты должна мне массаж головы каждый раз, когда мы занимаемся».

Я хмурюсь. Сурово. Но я не капитулирую от вызовов. Вините во всём мою азартную натуру.

В моей голове зарождается идея. Райдер всё ещё смотрит на меня, когда я запускаю пальцы в его волосы, но на сей раз я действую иначе. На сей раз я провожу ногтями по коже его головы.

Такое чувство, будто я щёлкнула выключателем. Его веки опускаются, но потом снова резко распахиваются, будто ему вкололи транквилизатор, но он силится оставаться в сознании. Я провожу кончиками пальцев по его шее с двух сторон, затем опускаюсь к ключицам. Его дыхание сбивается, и я наблюдаю, как его ладони вцепляются в ковёр. Одним пальцем я провожу от основания его черепа вниз по шее и вижу, как приоткрываются его губы.

— Запросто, Бергман. Ответь сейчас, и будем считать, что договорились.

Я поднимаю карточку, держу перед его лицом и наблюдаю, как его глаза стараются сфокусироваться вопреки осоловелому выражению. Наклонившись, я опускаю губы к его правому уху, стараясь говорить как можно тише, но при этом быть услышанной.

— Десять секунд, а потом ты проиграл. Десять, девять…

Я шёпотом веду обратный отсчёт ему на ухо, моя грудь прижимается к его спине, кудри спадают вокруг его лица. Он прерывисто вдыхает, сощурившись. Он знает, что я делаю. Выпрямившись, Райдер выхватывает карточку из моей руки, но я лишь наклоняюсь ближе, пока он её изучает. Его грудь вздымается, и я скольжу вперёд, практически наваливаясь на его спину. Я массирую его шею, снова провожу пальцами по его ключицам.

— Три… два…

Он ударяет ладонью по полу.

— Один.

Райдер резко поворачивается ко мне, в его глазах искрит ярость. Мы находимся нос к носу, пока я улыбаюсь медленной и довольной улыбкой.

— Занятие окончено, мистер Бергман.

* * *

— Ох, Уилла, ты просто кошмар! — мама хохочет, а потом подавляет приступ кашля.

Я вытираю слёзы, мой живот ноет от смеха.

— Видела бы ты его лицо, мама.

Мама качает головой.

— Ох, милая. Думаю, ты ему нравишься.

Мой смех обрывается.

— А я так не думаю. Он дразнит меня и постоянно дёргает. Если я ему нравлюсь, то он странно это показывает.

Заправив выбившийся локон за моё ухо, мама улыбается.

— Может, он боится. Атаковать в моменты испуга — это вполне в человеческой природе.

— Чего ему бояться?

Если у кого и есть основания бояться, то это у меня. Я не хожу на свидания. Я не доверяю мужчинам. Они мне в целом вообще не нравятся.

— Ну, Уилла, он глухой, не говорит, не использует язык жестов. Это наверняка вызывает ощущение изолированности и провоцирует тревогу, как минимум периодически. Ты пробовала жить безо всяких слуховых сигналов, которые предлагает нам мир для безопасности, не говоря уж о невозможности выражать себя в общении с окружающими?

— Нет, — я хмурюсь. — А ты?

Мама кивает.

— Много лет назад, в одной из моих командировок с армией, прогремел взрыв. У меня был такой сильный звон в ушах, что я два дня ничего не слышала. Меня дважды чуть не сбили джипы, перемещавшиеся по базе. Я не замечала, что люди звали меня по имени. Всего сорок восемь часов, и когда я легла в постель в ту вторую ночь, Уилла, я была измождена, раздражена и взвинчена.

Моё сердце как будто сжали брутально крепким кулаком, и оно вот-вот лопнет от давления и растворится. Большую часть времени я раздражалась или злилась на Райдера. Ни разу я не задумалась о том, каково ему живётся. Я вижу его как способного и независимого, адаптировавшегося к своей жизни. Помимо необходимости говорить так, чтобы он меня понимал, я веду себя с Райдером точно так же, как вела бы себя с любым другим раздражительным, мускулистым, бородатым любителем фланели.

Но это ведь не считается сопереживанием, нет?

— Нет, милая, — говорит мама. — Не считается.

Я вздыхаю.

— Я сказала это вслух.

— Да, сказала. Ты всегда перевариваешь информацию, проговаривая её, — похлопав меня по руке, затем взяв мою ладонь, мама нежно улыбается. — Эта одна из моих любимых черт в тебе — то, какая ты всегда прозрачная…

— Не надо, — я притворно отталкиваю её руку. Мама снова сжимает мою ладонь, её хватка сильна.

— Так и есть. Твоя злость и твоя привязанность. Твоя любовь — такой же очевидный нагрудный значок, как и твой нрав, Уилла Роуз. Ты любишь избирательно и страстно. Ты сражаешься лишь за то, что дорого твоему сердцу.

Мгновение спустя я смотрю ей в глаза.

— Я не знаю, что делать, мама.

Она склоняет голову набок.

— С чем?

Я пожимаю плечами, когда на глаза наворачиваются слёзы.

— Да со всем. Команда, оценки, будущее… он.

Это ощущается как лавина эмоций — давление, ошеломляющая тревожность и ожидания, сокрушающие мою грудь. Я падаю в мамины объятия и беззвучно плачу. Я позволяю себе притвориться ребёнком, чья жизнь намного проще и безопаснее в объятиях мамы, пока она гладит меня по спине и утешает.

— Спасибо, мама, — наконец, я сдерживаю