Каменная невозмутимость индейцев была нарочитой и немного театральной — живые обсидиановые глаза с любопытством шарили по бледнолицым.

— О-ой![13]

Из строя вышел пожилой вождь-касик, единственный, чью прическу портили разномастные перья, а плоскую грудь, размалеванную почти что в стиле Уорхола, украшало ожерелье из клыков каймана.

— Чингачгук! — прошептала Инна.

— Но, сеньора, — мотнул головой переводчик-краснокожий, почтительно поправляя гостью племени, — его зовут Тхоме. Он рад встретить вас, и приглашает на совместную еду… м-м… как это…

— Трапезу, — вежливо подсказала Рита.

— Да! — облегченно выдохнул толмач. — Идемте, нас ждут!

И Гарина впервые в жизни шагнула в настоящие джунгли. Тропа вилась между неохватных стволов сейб, прорубленная в зеленом подлеске — не потрудись с мачете пару месяцев, и дорожку, словно ранку, затянет разгульная зелень.

Вверху, в неразличимых кронах, орали попугаи, голубея роскошным оперением. Стайки красно-желто-зеленых колибри вспархивали «светофориками». Словно эхо птичьих разборок, долетали визгливые крики капуцинов.

— Здесь та самая страна… — пропыхтела Инна, уворачиваясь от разлохмаченных «хвостов» лиан, — где в лесах много-много диких обезьян… Рит, а кто тебе звонил вчера? Миша?

— Нет, — сдержанно ответила Рита. — Изя. Можно, говорит, я по твоему генеалогическому древу полазаю? Полазай, говорю, только не шлепнись…

— Хи-хи…

Миновав крошечное поле сизо-зеленой юкки, процессия вышла к селению-текоа. Пять или шесть длинных общинных домов на крепких сваях одним концом заступали в черную речную воду, покачивавшую лодки-долбленки, а другим выходили на небольшую площадь, скорее даже, площадку, вытоптанную до желтого зернистого песка.

Здесь Рита впервые увидела индианок, щеголявших в лубяных юбках. Модные прически у всех одинаковы — длинные волосы до лопаток, да прямые челки, а украшения сводились к раскраске — черные и голубые полосы прочерчивали тело от плеч до живота, затрагивая шею, блестящими мазками пятная небольшие, но крепкие груди… Хотя, нет, тут и своя «ювелирка» носилась!

— Ты только посмотри! — восхитилась Гарина.

В ушках краснокожих девушек покачивались, щекотали плечи изысканные серьги — перья насыщенной синевы.

— Бум меняться? — забормотала Инна по мотивам Райкина. — Бум, бум, бум… У меня в сумочке чешская бижутерия!

— Товарищи! — сухощавый, рослый Гайдай словно играл массовика-затейника. — Не расходимся! Касик трапезничать желает!

Столов в текоа не водилось, местные скво накрыли нечто вроде дастархана — постелили новенькие, чистенькие циновки, и разложили деревянные блюда с угощением.

— В меню — жареное мясо пекари! — громко оповестил Харатьян, выслушав бубнившего переводчика. — Это свинка такая, дикая. И бобы! Лепешки из маниока… Патарашка, завернутая в банановый лист, и приготовленная на углях! Это рыба такая…

— Дикая, — подсказал Боярский с самым серьезным видом.

— Молчи, презренный… Печеный батат! Настойка из цветов кактуса питайя!

— Наливай!

Пожилая индианка с милой улыбкой людоедки обошла гостей, плеская напиток из фляги-калебаса в чаши, не менее экзотические — вычищенные половинки кокосового ореха.

Здесь, далеко за окраиной «цивилизованного» мира, всё мерещилось причудливым и диковинным, круто расходившимся с привычным, таившимся в каждой мелочи.

— Ну, поехали! — витиевато провозгласил мэтр, и посуда сошлась с костяным стуком.

Гарина боязливо отведала настойку — и выпила до дна. Легкий хмель коварно набрал силу, заволакивая сознание. Блаженно улыбаясь, девушка глядела на алый закат — гигантские деревья затмевали его угольно-черным кружевом ветвей.

— Он просто ошибся — и не поверил… — прошептала девушка. — А когда поймет…

— Что? — не поняла Терентьева, пригубив туземный настой.

— Да это я так… — смутилась Рита.

— Закусывать надо! — наставительно сказала Инна, деревянной шпажкой накалывая поджаристый кусочек мяса. — М-м… Вкусненько!

— Дима! Михаил! — окликнул режиссер. — Помогите подарки дотащить…

Три тюка с лесками и крючками, ножами, топориками, мачете и прочей скобяной мелочевкой умилостивили касика — и девушки со всего селения убежали переодеваться. А рыбаки и охотники, возбужденно переговариваясь, подтаскивали, да подтаскивали сухие сучья — наступившая ночь будет светла!

«Он всё-всё поймет!» — подумала Рита, и улыбнулась восходившей луне.

* * *

Индейцы со всей дури лупили по барабанам, выбивая дикий и жесткий ритм. Тяжкая вибрация, чудилось, колыхала парной воздух, и возносилась к небу вместе с искрами и дымом. Яркий оранжевый и теплый желтый свет костров заливали всю площадь, играя с тенями — все западинки и округлости танцовщиц обретали некий первобытный объем в восходящих извивах полунагих тел.

Приседая, девушки резво ударяли в песок пятками, блестящими от постоянной ходьбы босиком, выпрямлялись — и задирали руки, запрокидывали головы, словно отдаваясь ночному небу. Длинные юбки придавали бедрам большую крутизну, а травяные подолы дразняще разметывались в такт волосам, гулявшим по спинам.

— Инна! Рита! Нонна! Ваш выход!

— Леонид Иович! — завопила Гусева. — А мне можно?

— Можно! Нужно! Важно!

«Лита Сегаль» опасливо ступала по теплому песку, но затерянный мирок тапирапе еще не дорос до битого стекла и ржавых гвоздей. Поглядывая на индианок, отплясывавших рядом, она вписалась в мелодию каменного века — гибкие движения рук обрели хищную плавность анаконды, а быстрые изгибы бедер слились в гипнотическую тряску.

— Свет! Ох… Камера!

— Есть…

Рокот барабанов ходил волнами, растворяя отдельности, сплавляя плясуний в единую бездумную сущность.

Наташа танцевала в шаге от Гариной. Утратив былую стыдливость, она смеялась и пела, затяжно взмахивая руками.

— Всё будет хорошо, Мишка! — воскликнула Рита. — Слышишь?

Зов растаял в небе, где горячие искры свивались с холодными звездами.

Среда, 5 апреля. День

Атлантика, борт д/э «Бриз»

Канарские острова завиднелись издали — на горизонте вспухла гряда облаков, прошитой острием пика Тейда. Затем из вод, как чудо-юдо рыба-кит, всплыл Тенерифе.

Никогда не понимал людей, жаждущих отдохнуть на Канарах. На что там смотреть? Гористый берег и лунный пейзаж! Но нет, реклама подвигает всё новые и новые толпы туристов слетать на вожделенные острова, насладиться тамошними пейзажами — выжженной каменистой пустыней да безрадостными лавовыми полями…

«Бриз» даже не швартовался у причала — берегли валюту. Встали на рейде, и местные катера, груженные картошкой, соками, овощами-фруктами, мигом нас отоварили. И — поднять якоря!

Белоснежный городишко Санта-Крус лишь укрепил мое упадочническо-ёрническое настроение — над портовой окраиной «райского курорта» зависло черное облако копоти. Спасибо нефтепереработке.

Уже и остров скрылся за кормой, а заводские газовые факелы всё мерцали на горизонте, как свечки.

«Технология, мать ее…»

Увесистый тестер оттягивал ремешок, и я поправил его, чтобы шею не натер. Ежедневный чек-ап отнимал не так уж много времени, можно было и вникнуть, пример показать…

— Михаил Петрович!

— Я такой же Петрович, как ты Родионыч… — мне удалось развернуться в закутке у бета-ретранслятора, и пожать крепкую ладонь Гирина. — Михаил.

— Иван! — рассмеялся капитан-лейтенант. Оглянувшись, он заговорил вполголоса, неуверенно и смущенно: — Я, может, неправильно понял Ромуальдыча… Вы… э-э… ты недоволен, что я в экипаже?

— Да я-то доволен, — мои губы сложились в усмешку, довольно кривоватую, — а вот Настя… Понимаешь, наша экспедиция — весьма опасная затея…

— Миш, — тихонько, но настойчиво перебил меня Гирин, — Настенька в курсе, что я военный моряк, а ракета — дура, ей без разницы, кого на куски рвать, матроса или офицера. Да, она волнуется, переживает… Но именно это мне и нужно — чтобы на берегу тревожились за меня, и ждали. Эгоистично звучит, понимаю, зато какая мотивация не рисковать зря, поберечься! Чтобы Насте не пришлось плакать. И Хомяку… — он мягко улыбнулся. — Я так Иваныча зову — у него щеки до того пухлые, что со спины видать! А экспедиция… Мне объяснили так, что мы будем исследовать параллельное пространство. Это правда?

— Не вся, — моя улыбочка вышла достаточно мрачной. — Исследования мы будем вести не отсюда, а оттуда… Сегодня, пока не стемнело, весь наш корабль переместится в соседнее бета-пространство. Мы уже близко к точке перехода…

— Ничего себе! — восторженно охнул моряк. — А я думал, это только у Крапивина в книгах бывает! Читал его «Гуси-гуси…», еще дома. Класс!

— Все книжное иногда становится явным, — сказал я умудренно, и фыркнул: — Радуется он… Вот точно — мальчики не взрослеют, стареют только!

— А иначе жить не интересно! — воскликнул каплей.